Испытатели

— Ну, братец, думал, убьюсь… Конец, мол, старику пришел. Поднялся, очутился над лесом и чувствую — не сесть мне. Машина вертится, как шальная, валится из стороны в сторону, а неохота мне, честно говоря, старому моряку, в лесу погибать. Смотрю, однако, рощу перетянул. Над болотом лечу. Вот, думаю, где я шлепнусь. Но и трясину перескочил, на озеро вышел. Здесь уж вода, родная для морского летчика стихия. Не так обидно сверзиться. Гляжу — и озера проплыли назад. Радуюсь: сейчас, мол, сяду. А тут, как на грех, «СБ» на второй круг меня угнал!.. Никогда я с такой тоской не уходил. Убедился, значит, такова уж моя судьба: греметь сегодня. Потом думаю: «Нет! Дешево не возьмешь!..» Зубы стиснул до скрипа, покрепче баранку сжал и, как видишь, с трудом, но сел. Верно, дружок, — закончил старшой, — опасно на ней летать. Ее придется переделать!.. — Но, немного подумав, неожиданно добавил: — А все же не мешает еще кому-нибудь дать попробовать. Вот Нюхтиков. Слетайте!

Нюхтиков не заставил себя долго ждать, — он любил летать на разных новинках. Он сделал такой же рискованный полет по кругу, приземлился и, зарулив на стоянку, сразу же выключил оба мотора, давая понять, что еще раз подыматься в воздух на этой машине у него нет ни малейшего желания. Его выводы были такими же, как у предыдущих летчиков. Выслушав Нюхтикова, старшой с сожалением развел руками. Глядя на инженера, он сказал:

— Факты, братец, упрямая вещь!

В те дни, когда одна бесхвостка сходила с арены, на ее место вступала другая. Автором новой бесхвостки был инженер, начавший в свое время с планера. Новый самолет, бомбардировщик по назначению, имел в плане форму трапеции, углы которой были закруглены.

Самолет нес экипаж из трех человек, отличался весьма крупными размерами. На нем были установлены два мощных мотора и стрелково-пушечное вооружение.

На испытательный аэродром его доставил тот самый летчик, который некогда выпал из планера.

Так как Стефановский уже имел к тому времени солидный «бесхвостный» стаж, то испытания «трапеции» поручили ему. Заводской летчик ознакомил своего коллегу с устройством «трапеции», и Стефановский, глянув в ее сторону, напоследок спросил:

— Каверз не устраивает?

— Что вы! — обиженно ответил заводской летчик. — Лучше многих машин летает. Прекрасно летает!

Едва оторвавшись от земли, Стефановский убедился в том, что у них с заводским летчиком разные понятия о прекрасном. Самолет-трапеция при первом же порыве ветра завалился в левый вираж и, несмотря на отданные до отказа в обратную сторону рули, самопроизвольно продолжал кружить, одновременно ныряя носом то вверх, то вниз, подобно утлой лодчонке в штормовую погоду. Потеряв надежду выйти нормальным путем из бесконечного виража, летчик с трудом произвел посадку с тридцатиградусным креном. После нескольких неуклюжих скачков, во время которых, как говорят, «Москва видна», самолет остановился.

Осмотрев его, летчик был очень удивлен тем, что «трапеция» уцелела после таких прыжков.

— Ну, друг милый, — сказал он заводскому летчику, — пережил я в этом полете много, а понял очень мало. Ты бы хоть научил, как на нем летать надо!

— Что ж, можно! — ответил тот. — Поставим второе управление в штурманскую кабину и полетим.

Когда они поднялись вдвоем, Стефановский сделал интересное открытие. Его заводской товарищ настолько привык к странному поведению «трапеции», что выработал свой очень сложный и непрактичный способ управления ею.

Это еще больше подчеркивало плохие свойства самолета, которые в конце концов сняли с испытаний, к великому огорчению заводского летчика. Последний продолжал еще долго одиноко летать на «трапеции» и, кажется, поставил на ней рекорд по числу сделанных «козлов».

Полгода спустя Стефановского как-то пригласили познакомиться с новой бесхвосткой. Машина, которую он увидел, прилетев на Центральный аэродром, походила на стрелку — на удлиненный равнобедренный треугольник. В вершине помещался мотор Рено («ни тпру, ни но», как его в шутку называли летчики). По бокам находились стойки шасси, а посредине основания — костыль.

Шесть летчиков поочередно опробовали машину. Она бегала по земле, отрываясь на два-три метра, и снова садилась. Никто пока не рисковал подняться выше. Мнения по поводу ее качества расходились: одни говорили, что на ней можно летать, другие — что нельзя. Стефановский, сделав несколько подлетов, присоединился к последним.

Но инженеру было трудно согласиться с такими выводами. Он нашел летчика более, как он думал, смелого, но, как оказалось, менее грамотного. Тот взлетел выше других, но круг сделать ему не удалось. Самолет-стрела при попытках развернуть его занимал настолько угрожающее положение, что летчик отказался от них. Самолет, как обнаружилось, стремился лететь в основном прямо, немного вверх и… главным образом вниз. Убедившись в этом, летчик не стал более испытывать судьбу и, благодаря ее за то, что взлет был в сторону Тушинского аэродрома, — оттуда дул ветер, — решил больше «не рыпаться». Перемахнув через Москву-реку, он облегченно вздохнул: перед ним был аэродром.