Испытательный срок. Лучшая фантастика – 2025

И он вспомнил лихорадочные телеграммы, которые летели из Самарканда, Ташкента и Ашхабада, – из песков восстали мертвецы, обернутые в саваны, и наложили длань свою на саманные дома, и выжгли непокорных, и покорили выживших. Туман и реки остановили шествие этих Богов – как остановили его тайга и болота тех – Богов Лесов.

Но они оказались слишком хитры. Они готовились. Они ждали.

И дождались его – наивного дурака, с дырами в гипнозе, идеалиста-бомбиста, который хотел… чего? Наверное, счастья для народа. А может быть, какого-то дела для своих неспокойных рук.

Которыми и принес, только что принес, неизбежные смерть и ужас.

Алексей упал на колени в тщетной попытке собрать мелких големов, вернуть их в шкатулку, остановить то, что могло сейчас произойти, – то, что должно было сейчас произойти, – по его вине, при его участии.

Но стоило ему лишь коснуться одного из человечков, как тот дернулся – и по шершавому тельцу пробежала волна. А потом произошло странное.

Все песчинки – весь миллиард, из которого состояла ожившая фигурка – вдруг шевельнулись и… оттолкнулись друг от друга? раздвинулись? – и между ними, до этого плотно слепленными и сжатыми в твердый, почти что каменный ком, появились просветы – и словно маленький взрыв родился в нутре песчаного человечка. Взрыв, который сделал «пух!» и погас, – но человечек дернулся и в одно мгновение вырос в сотню раз. Огромная ступня, размером с Алексея, поднялась – и опустилась на ублюдка. Брызнула кровь – и «пух!», «пух!», «пух!» многократным эхом раскатилось вокруг.

Алексей закрыл глаза.

ОЛЬГА

Ольга закрыла глаза, ослепленная болью. То, что рвалось из нее, никак не могло пробить дорогу, остервенело тычась во все стороны, вспарывая ей кишки, перемалывая нутро в кашу. Она уже давно не пела – сорвав голос в последнем крике, она отступила к кулисам и непослушными пальцами пыталась на ощупь если не расшнуровать, то разорвать корсет.

И в тот момент, как она нащупала шов и стала его раздирать, боль накрыла ее последней, невиданной доселе вспышкой. Ветки – березовые, липовые, – дуб и валежник вдруг возникли перед ее лицом, словно эта боль отшвырнула ее в лесную чащу.

И краем угасающего сознания Ольга поняла – те ветки были из нее.

«ЗИГФРИД» – АЛЕКСЕЙ

«Пух! Пух!» – уже растворилось в воплях истошного ужаса, наводнившего театр. Люди и ублюдки метались по залу, пытаясь спрятаться от песчаных великанов, которые давили и топтали, перемалывая в кашу плоть и кости. От их касаний вскипали и исходили паром Древние, обугливались в спекшиеся комки люди.

Краем уха Алексей уловил далекое гудение и обернулся на звук. В дальней ложе бледным, длинным, как земляной червь, возвышался нечесаный чернобородый мужик. Еще утром Алексей признал бы в нем Распутина – но теперь видел иное: еще одного ублюдка Древних, засланца Лесов. Пристроившегося здесь, пригревшегося в самом сердце Глубинных. Но зачем?

И Алексей понял – затем же, зачем и он сам пришел сюда, в этот театр, принес эту проклятую, наполненную смертью и страхом шкатулку.

Тот-кого-звали-Распутиным смотрел на Алексея, словно не было вокруг воплей ужаса и боли, хруста костей и плеска крови. В этом пристальном взгляде земляно-черных глаз было лишь одно – вопрос: «Почему именно сейчас?»

И то, что же означал этот вопрос, Алексей понял через минуту.

Когда со стороны сцены раздался оглушительный треск, когда лопнули светильники и в щепки разлетелись кресла, когда упали продранные портьеры – от того, что словно кто-то метнул со сцены в зрительный зал лесную чащу.

Обернувшись, Алексей успел увидеть, как тело женщины – он узнал ее, это была актриса, – разрывается миллионом стволов, веток и веточек.

* * *

Утро встретило руины того, что было когда-то Императорским театром, нежным рассветом. Лучи солнца золотили кремово-розовое небо. Шпиль Петропавловской крепости сиял надеждой на будущее.

Алексей захрипел, шевельнул распухшим языком, глухо застонал. Он был в сознании всю ночь. Он видел и слышал, как умирали остальные. Как мучился в агонии Распутин – обратившиеся в валежник ветки, убившие Мать-Императрицу, пытались втянуться в тело того, кто породил их, кто заронил то семя, из которого они выросли. Как задыхались зажатые сотнями пудов мокрого, слипшегося песка остальные – люди и нелюди.

Тогда, со сцены, острые, как пики, ветви ринулись к Матери-Императрице, вспарывая тела тех, кто выжил под пятами песчаных гигантов, раздирая в клочья самих гигантов. В хаосе и панике, в какофонии криков и воплей, они вспороли брюхо монструозной медузе – и бочки слизи и жижи выплеснулись из него, затопив зал. Сырость смешалась с песком, зацементировав его, превратив в тяжелый, удушающий камень.

И запечатав всех, кто был, в огромную смертельную ловушку.

Кто-то умер сразу, когда его череп был раздавлен этой массой, как спелый орех.

Кто-то умирал долго и мучительно, задыхаясь и истекая кровью.

Кто-то был еще жив – как Алексей, погребенный по нижнюю челюсть, недвижимый и полубезумный, но все еще дышащий.

Слышащий.

Обоняющий.

Видящий.

Слышащий рокот, идущий сверху, с неба.