Испытательный срок. Лучшая фантастика – 2025

В зале повисла тишина.

Клац. Клац. Клац.

Тихое постукивание-поклацывание просочилось сквозь клубы банного пара. Словно призывало ее.

Ольга сделала шаг вперед. Потом еще. И еще.

Пар стал истончаться, расступаться, отступать. Откуда-то потянуло сквозняком – наверное, девицы выскользнули из залы, – и белые клубы сначала подернулись сизым, а потом затрепетали, медленно растворяясь.

В центре залы стояла белая ванна. Рядом – небольшой столик с тарелкой каких-то – не разглядеть – фруктов.

Черная борода. Черные, напомаженные, разделенные ниточкой пробора длинные и даже в этой импровизированной бане неряшливые волосы. Белое тело. Странно белое, рыхлое и безволосое. Глаза закрыты, голова запрокинута.

Длинный желтый ноготь – почти что коготь – или не почти что? – мерно постукивал по белому бортику ванны.

Ольга молчала, не двигаясь дальше. Она не совсем понимала, что ей нужно делать – и чего от нее ждут. Никто никогда не рассказывал ей, как проходили аудиенции Распутина. Ее взгляд скользнул по блюду, в котором, как ей показалось издалека, лежали какие-то диковинные фрукты. Это оказались морковь, репа и хрен. Покрытые землей и песком, они выглядели чужеродно в этом золотом и мраморном зале, превращенном в гигантскую баню. В ботве моркови ошпаренно извивался алый червяк.

Клацанье прекратилось.

Ноготь замер, не коснувшись ванны.

Распутин понял, что она пришла.

Голова поднялась. Глаза открылись. В Ольгу вперился черный пронзительный взгляд.

– Мне было… письмо, – хрипло сказала она. Голос предательски сел и со стороны мог показаться неуверенным. Она прокашлялась и повторила более четко: – Мне было…

Распутин медленно встал в ванне во весь свой немалый рост. Вода бежала по его белой плоти, клочья пены сползали вниз, к уду, откуда-то из ванны поднялся тяжелый земляной дух. Распутин покачнулся – и еще медленнее, словно его что-то держало за ноги, словно он пустил корни, которые не давали ему двигаться, – перенес на пол сначала одну ногу, потом другую.

Ольга молчала. Ничего она не сказала и когда великий старец оказался прямо перед ней.

От Распутина пахло дымом, сырой землей, прелой репой. В нечесаных волосах и всклокоченной бороде торчали веточки и зеленые травинки. Она смотрела ему прямо в лицо, а он – куда-то сквозь нее, словно скользя взглядом не по ее лицу, шее, груди, а по рту, деснам, горлу, пищеводу, желудку.

– Годно, – прогудел он.

А потом резко, не медля ни секунды, словно кусок железной руды, притянутый магнитом, он впился в губы Ольги.

Шершавый и сухой язык раздвинул их, потом толкнулся в зубы, еще и еще, еще и еще, настойчиво и упорно. Ольга задохнулась от неожиданности, сцепила челюсти, напряглась – отвращение стянулось внутри в тугой комок, – но язык Распутина продолжал толкаться в ее зубы: зло, яростно, остервенело. Он напрягался и деревенел, и казалось, еще чуть – и проломит Ольгины резцы, выбьет клыки и ворвется внутрь, невыразимо длинный, дойдет до желудка и пробьет ее насквозь.

И Ольга сдалась. Она расслабила челюсти, разомкнула зубы – и язык Распутина задергался, полез глубже, все такой же сухой и твердый, словно старая ветка, – и казалось, даже коснулся, царапнув, ее горла.

И затем что-то скользнуло с этого языка в Ольгу. Что-то маленькое, неуловимое, юркое – на мгновение ей даже почудилось, что живое, – скользнуло в нее, оставив во рту привкус можжевельника и мяты. Она вздрогнула, напряглась – но могучие ладони обхватили ее предплечья, цепкие пальцы впились в кожу и плоть стальной хваткой – и она не могла даже пошевелиться.

А потом Распутин так же резко, как и все делал до этого, отступил.

– Годно, – снова прогудел он – и опустился в ванну.

Затем запрокинул голову и закрыл глаза.

Аудиенция закончилась.

* * *

– Он… со всеми так? – спросила Ольга в спину камердинеру, когда они снова пробирались – теми же? – темными и сырыми коридорами дворца.

Камердинер не ответил, даже не мотнул головой или не дернул рукой – никак не выказал того, что вообще расслышал вопрос Ольги.

На пороге она повернулась к нему.

– Он со всеми так? – повторила она с нажимом.

Камердинер поднял голову. В складках полупрозрачных век на нее тупо взглянули сизые, с точечкой белесого зрачка, глаза. Из уголков сочилась черная слизь. Камердинер приоткрыл тонкие, жесткие рыбьи губы – в темном провале рта вместо языка извивался жирный розовый червь.

– Помните – от этого зависит судьба Империи, – пришли слова то ли из гниющего нутра камердинера, то ли из пульсирующего и сжимающегося кольцами тельца червя.

«ЗИГФРИД»

В подворотне, обычно сырой и гнилостной, было сухо и пахло раскаленным песком.

– Почему не вы сами? – шепнул Зигфрид, настороженно оглядываясь по сторонам.

Тень у стены колыхнулась, обдала его жаром и проскрежетала:

– Нас легко вычислить. Вода кипит. Исходит дымом, а не паром. Не приблизиться.

– А кто-то из… ваших людей?

Улыбка вспыхнула в полутьме подворотни и быстро погасла.

– Вы – наш человек. Не так ли?

Зигфрид скривился. Не то чтобы он был человеком этих, скорее он просто был против тех.

– Допустим.

– Вы против тех, – вкрадчиво прошелестела тень.