Испытательный срок. Лучшая фантастика – 2025

Странный мужик, пришедший из сибирских лесов. Черной тенью проникший в императорский дворец. Ставший близким другом вице-императорской семьи – и кто знает, может быть, и наперсником Матери-Императрицы? О последней говорили шепотом и с недоверием – разве могут быть у Матери-Императрицы любимчики? Разве не одинаковы ее чувства ко всем ее подданным? О том, какие это чувства, не было единства мнений. Кто-то утверждал, что Мать-Императрица любит всех подданных, как своих малых неразумных детей. Кто-то – что она равнодушна к ним, но болеет душой за силу и крепость Российской империи. Кто-то считал, что Мать-Императрица проста и наивна, а вся беда в государстве – от ее нерадивых слуг, чиновников и генералов, и если избавиться от них, если окружить Мать-Императрицу другими, честными людьми, то и в стране все пойдет по-другому: эти заговорщики собирались по подвалам, мансардам и явочным квартирам, организовывали тайные общества, придумывали себе псевдонимы, совершали теракты – но все равно были слабы и разрозненны. Иногда кто-то провозглашал – как правило, в центре площади или оживленной улицы, – что ему было видение, что его глаза открылись: это Мать-Императрица зло во плоти, но его речь быстро вбивалась ему же в глотку ударом увесистого кулака городового, и больше безумца никто никогда не видел.

Ольга попыталась понять, что же она думает о Матери-Императрице, – и поняла, что ничего. Та просто есть – как данность и неизбежность, и думать о ней не надо, как не думаем мы о воздухе, воде и небе. Это было сказано в ее голове вкрадчивым шепотом, спорить с которым у Ольги не оказалось ни сил, ни желания.

А когда она снова подумала о Распутине, на зубах у нее заскрипела земля.

«ЗИГФРИД»

Зигфрид курил у заднего вход в Императорский театр – курил жадно, нервно, пряча папироску в ладонях. Сухой дым драл глотку, едко щекотал ноздри, а сама папиросная бумага казалась липкой и прогорклой.

– Алексей Зимин? – спросили за спиной.

Зигфрид резко обернулся, отшвырнув сигарету и напрягая ладонь, готовясь ребром рубануть по шее шпика или городового, а потом бежать – туда, через забор, а потом по крыше, и дальше, к нагромождению ящиков. Старая привычка, вбитая годами жизни подпольщиком-бомбистом: сразу изучай место, куда пришел. Ищи пути отступления. Думай, как бежать.

Но перед ним стоял какой-то мелкий хлыщ – очкастый, с зализанными на лысину редкими светлыми волосами. Расшитый позолотой мундир был ему великоват – и подплечники топорщились, выдавали сутулость хлыща.

– Алексей Зимин? – раздраженно повторил тот.

– Я Зигфрид, – хрипло сказал Зигфрид.

Очкастый презрительно скривился.

– Простите, я не очень запоминаю ваши молодежные клички. Тем более что пригласительный выписывается на имя и фамилию. Держите. И чтобы в последний раз. У нас хорошая публика, чтобы всякая шваль туда ходила.

В покрытые волдырями ожогов ладони Зигфрида лег плотный прямоугольник расписанного вензелями картона.

– Девок не щупать, – сказал очкастый.

– Что? – не понял Зигфрид.

– Парней тоже. У каждого и каждой есть покровитель. Проблем не оберетесь.

– Да я… я не…

– Не пол не харкать, в бархат не сморкаться, – очкастый смотрел на Зигфрида, наклонив голову набок, как злобноватая птичка.

Зигфрид скрипнул зубами и молча кивнул. О том, что ему нужно прийти сюда и получить что-то, он узнал из очередной рассыпавшейся пеплом записки. Что сказали – или написали – очкастому, он не знал. Но кажется, тот считал, что это просто еще одна проходка для какого-то нищего театрала. Проходка, оплаченная кем-то сверху. Идиот. Если Зигфрид верно понял, к чему ведет эта стратегия, очкастому не стоит сегодня быть в театре.

– Чтобы никаких проблем. А то вышвырну. И денег вашему… папочке не верну. Господи, кто только позарился… – Очкастый развернулся и ушел демонстративно вальяжной походкой.

Зигфрид, трясясь от злости, начал внимательно рассматривать билет. Тонким, витиеватым почерком было выведено: «Алексею Зимину, первому…» Кому – третьему, он так и не смог разобрать.

Зигфрид дернул головой, потер ладонью лоб, сложил билет вдвое, засунул его в карман и снова закурил.

Отступать уже некуда – почти некуда. Он согласился. Он пришел на встречу с тенью, от которой исходил жар. Он мог этого не делать – не ответить на простую записку, которую кто-то подбросил ему в щель под дверью. Едва он прочел ее, как она вспыхнула и рассеялась пеплом в его руках, оставив в памяти лишь время, место и последнюю фразу: «Знайте – от этого зависит судьба Империи». Буквы напоминали арабскую вязь и извивались в его воспоминаниях.

ОЛЬГА

Земля. Песок. Трава. Валежник. Темное и тугое сворачивалось в ней и вокруг нее. И вокруг Империи. И в Империи.

* * *

21 июня 15 г. от Возвышения (нов. стиль) / 1914 г. (ст. стиль), вечер

«ЗИГФРИД»

Шкатулка каленым железом жгла плечо, даже будучи обернута в плотную ткань. Зигфрид старался держать лицо, но, кажется, не очень удачно, потому что лакей на входе в партер, проверяя пригласительный, спросил: