Исследование истории. Том I

Если бы христианский мир стал жертвой викингов, подпав под их господство и потерпев неудачу в обращении их в свою веру, мы могли бы вообразить мессу, служившуюся тайно на протяжении веков в подполье нового общества, где преобладающей религией являлся бы культ асов[93]. Мы могли бы вообразить, как это новое общество, достигнув своей зрелости, потерпело бы неудачу, ища удовлетворения в религии скандинавских варваров, и занималось поиском пищи духовной на почве, оставленной новым обществом «под пар». В условиях подобного духовного голода пережиток прежнего общества, вместо того чтобы быть уничтоженным, как западное общество уничтожало колдовство, когда оно привлекло внимание церкви, мог бы быть открыт заново, как спрятанное сокровище, и некоторые религиозные гении могли бы удовлетворить потребности своей эпохи при помощи экзотической комбинации существовавшего подспудно христианского обряда и новейших варварских оргий, унаследованных от финнов или венгров.

По этой аналогии мы можем реконструировать подлинную религиозную историю эллинского мира: возрождение древних традиционных Элевсинских мистерий и введение орфизма[94] — согласно Нильсону, «спекулятивной религии, созданной религиозным гением», — на основе синкретического соединения оргий фракийских дионисии и минойских мистерий рождения и смерти критского Зевса. Несомненно, и Элевсинские мистерии, и орфическая церковь обеспечили эллинскому обществу классического периода духовную пищу, в которой оно нуждалось, но не могло найти в культе олимпийцев, тот дух отрешенности, какой бы мы ожидали обнаружить в «смутное время» и признали характерной чертой вселенских церквей, созданных внутренним пролетариатом на своем закате.

На основе этих аналогий не настолько уж фантастично заметить в мистериях и орфизме призрак минойской вселенской церкви. Однако даже если бы это размышление и оказалось истинным (что будет поставлено под сомнение в последнем отрывке из данной книги, рассматривающем происхождение орфизма), оно едва ли дало бы нам право рассматривать эллинское общество в качестве действительно аффилированного своим предшественником. Ибо для чего бы потребовалось воскрешать эту церковь, если она не была уничтожена? И кто бы мог ее разрушить, кроме тех варваров, которые опустошили минойский мир? Принимая пантеон этих кровожадных ахейцев, «губителей градов», в качестве своего собственного, эллинское общество провозглашало их своими приемными родителями. Оно не могло признать свое сыновство по отношению к минойскому обществу, не приняв на себя ахейской вины в убийстве и не обнародовав своего собственного отцеубийства.

Если теперь мы обратимся к истокам сирийского общества, то обнаружим то же, что видели у истоков эллинского, — универсальное государство и Völkerwanderung, причем те же самые, что появляются в последних главах минойской истории. Заключительной конвульсией постминойского Völkerwanderung явилась людская лавина вырванных с корнями скитальцев, ищущих новый дом и беспорядочно гонимых напором последней волны варваров с севера, так называемых дорийцев[95]. Отраженные египтянами, некоторые из этих беженцев осели на северо-восточном побережье Египетской империи и известны нам по рассказам Ветхого Завета как филистимляне. Здесь фил истимлянские беженцы из минойского мира столкнулись с еврейскими кочевниками, перемещавшимися от египетской зависимости в «ничейные земли» Аравии. Далее на север горная цепь Ливана положила предел одновременному проникновению арамейских кочевников и предоставила убежище финикийцам побережья, которые сумели выжить от столкновения с филистимлянами. Как только конвульсия утихла, из этих элементов возникло новое общество — сирийское.

Настолько же, насколько сирийское общество было родственным любому более древнему представителю данного вида, оно было родственно и обществу минойскому, и это в такой же точно степени, в какой эллинское общество было родственным минойскому, — не больше и не меньше. Одним наследством, полученным сирийским обществом от минойского, мог быть алфавит, другим — вкус к дальним морским плаваниям.

На первый взгляд было бы неожиданным, если бы сирийское общество произошло от минойского. Следовало бы скорее ожидать, что универсальным государством, стоявшим у истоков сирийского общества, являлось «Новое царство» Египта и что монотеизм иудеев был воскрешением монотеизма Эхнатона[96]. Однако данные говорят против этого. Нет никаких свидетельств, подтверждающих родство сирийского общества с обществами, соответственно представленными империей Хатти (хеттов) в Анатолии и шумерской династией Ура[97] и ее наследницей аморитской династией Вавилона[98], обществами, за исследование которых мы примемся теперь.