Исследования истерии

Я не расположен недооценивать вышеописанный случай заболевания, хотя речь идет о незначительной и легкой истерии, сопровождаемой немногочисленными симптомами. Скорее, мне кажется поучительным то, что даже для такого скудного в невротическом отношении заболевания требуется так много психических предпосылок, и при проведении обстоятельного разбора этой истории болезни мне хотелось бы представить ее как образчик определенного типа истерии, а именно той формы истерии, которую может приобрести без подходящих для этого переживаний даже человек, не отягченный дурной наследственностью. Спешу отметить, что не имею в виду истерию, не зависящую от какой–либо предрасположенности; такой истерии, возможно, вообще не бывает, однако о предрасположенности такого рода мы заводим речь лишь после того, как человек стал истериком, ведь прежде она никак себя не выказывала. Предрасположенность к невропатии в привычном понимании представляет собой нечто иное; еще до появления самого заболевания она обусловлена величиной неблагоприятных наследственных факторов или суммой индивидуальных психических аномалий. Насколько мне известно, в случае мисс Люси Р. ничто не свидетельствовало о наличии двух этих факторов. Таким образом, ее истерию можно назвать благоприобретенной, и предполагает она лишь наличие, скорее всего, широко распространенной предрасположенности к приобретению истерии, чьи свойства мы пока только начинаем изучать. Впрочем, в подобных случаях первостепенное значение имеет характер травмы, разумеется, в совокупности с реакцией человека на эту травму. По всей видимости, непременным условием приобретения истерии является несоответствие, возникающее между Я и подступающим к нему представлением. В другом месте я надеюсь показать, как разнообразные невротические расстройства появляются в результате различных маневров, которые предпринимает Я для того, чтобы избавиться от такого несоответствия. Истерический способ защиты – для которого как раз и требуется особая склонность – заключается в конверсии возбуждения в соматическую иннервацию, а извлекаемая из этого польза состоит в том, что несовместимое представление вытесняется из сознания Я. Вместо этого в сознании Я остается возникшая из–за конверсии соматическая реминисценция – в нашем случае субъективное обонятельное ощущение – и мучительный для него аффект, который более или менее явственно связан как раз с этой реминисценцией. Единожды созданное, это положение впредь не меняется, поскольку путем вытеснения и конверсии устранено противоречие, которое могло бы подтолкнуть к тому, чтобы избыть аффект. Таким образом, механизм формирования истерии, с одной стороны, соответствует акту нравственной трусости, а с другой стороны являет собой некое защитное устройство, находящееся в распоряжении Я. Во многих случаях защиту от прироста возбуждения посредством формирования истерии приходится признать наиболее целесообразной; разумеется, куда чаще приходишь к выводу, что индивиду было бы выгоднее иметь побольше нравственной смелости.

Таким образом, собственно травматическим является тот момент, когда Я навязывается противоречие и Я решает изгнать противоречащее ему представление. При изгнании последнее не уничтожается, а попросту вытесняется в бессознательное; если этот процесс происходит впервые, то в результате возникает ядро и центр кристаллизации отделенных от Я психических групп, вокруг которого в дальнейшем концентрируется все то, что можно было бы принять лишь ценой примирения с противоречащим представлением. Таким образом, расщепление сознания в случае благоприобретенной истерии является желанным, намеренным, зачастую его, по меньшей мере, предваряет произвольный акт. Однако в результате происходит не совсем то, на что рассчитывал индивид; ему хотелось, чтобы представление исчезло, словно его никогда и не было, а добивается он лишь его психической изоляции.

В истории нашей пациентки травматическим моментом является та сцена, которую устроил ей директор из–за того, что поцеловали детей. Впрочем, до поры до времени эта сцена не имела видимых последствий, возможно, именно с тех пор пациентка стала угрюмой и обидчивой – мне об этом ничего не известно; истерические симптомы возникли лишь позднее, в те моменты, которые можно назвать «вспомогательными» и характерная особенность которых заключалась в том, что в этих обстоятельствах на какое–то время сливались воедино две обособленные психические группы, как при сомнамбулизме, когда пределы сознания раздвигаются. В случае мисс Люси Р. первым таким моментом, когда произошла конверсия, явилась сцена, которая разыгралась за столом, как только главный бухгалтер захотел поцеловать детей. Этому вторило травматическое воспоминание, и она повела себя так, словно не избавилась полностью от всего того, что было связано с ее симпатией к хозяину. В иных историях болезни такие разные моменты совпадают, конверсия происходит непосредственно под воздействием травмы.