Истерли Холл

Аплодисменты усилились. А снаружи уже собираются мужчины, чтобы освистывать, пихать и оплевывать женщин, когда они будут возвращаться домой. Эти люди, кажется, производят слюну в неограниченном количестве. Во рту у Эви было сухо. Она коснулась трехцветного – фиолетово-бело-зеленого[19] – значка на груди. Столько перемен должно произойти, но когда и как? Препятствия ожидают на каждом шагу – ее класс всегда подавляли и ограничивали, даже здесь – Панкхерсты, единомышленницы-суфражистки. Неужели только она одна понимает несправедливость возражений против Народного бюджета?

Выступавшая покинула трибуну под топот ног. Многие заразились общим воодушевлением и присоединились к общему восторгу. Эви с мисс Мэнтон не разделяли энтузиазма, были и другие в зале, кто сидел молча. Лица их были усталыми, одежда поношенной, а фетровые шляпы серыми.

Потом пили чай, усаживались на пол и на коленях разрисовывали плакаты и писали лозунги, одновременно обсуждая вопрос приоритетов. Эви взяла плакат, переданный ее группе, состоявшей из четырех женщин. Она огляделась. Не все опустились на колени, некоторые сидели в креслах вокруг столиков, и их модные яркие шляпки наталкивались друг на друга, когда они рисовали или смеялись. Для них это какая-то игра, способ провести время?

Председательница, миссис Дейл, вдова из Госфорна, провозгласила с трибуны:

– Право голоса должно идти перед налогами, такова общая идея, дамы. Когда мы получим право голоса, в нашей власти будет голосовать за тех, кто проводит в жизнь наши идеи. И тогда мы займемся уничтожением язв, присущих нашему обществу.

Интересно, подумала Эви, а говорит ли мисс Дейл со своими домашними так, будто призывает их к великим свершениям? Как это, должно быть, утомительно. Она уставилась на разложенный на полу плакат. Возле мисс Мэнтон лежали кисти и баночка с черной краской, и она протянула одну кисть Эви. С ними были Сьюзан и мисс Ламберт, обычно сидевшие на заднем ряду. Эви смотрела, как мисс Мэнтон выводит слова, будто на уроке в воскресной школе, большими округлыми буквами, аккуратно, ну до чего же аккуратно.

Эви не хотелось брать кисть, не хотелось начинать писать слова, которые она не одобряла. Или одобряла? Будет ли лучше, если женщины сначала получат право голоса? Принесет ли это больше добра? И она медленно, неохотно начала писать.

Когда с плакатами было покончено, они вышли из здания, пробиваясь сквозь толпу орущих мужчин перед дверями. От них пахло спиртным, и они хватали женщин за одежду, срывали с них шляпы. Один плюнул в Эви, но не попал. Ясно, он не шахтер – тот бы не промахнулся. Она остановилась и начала смеяться странным, почти беззвучным смехом. Мисс Мэнтон подтолкнула ее сзади.

– Давай, Эви, не останавливайся. Только не здесь.

Эви резко очнулась и последовала за женщиной, идущей перед ней, ускоряя ход, чтобы не отставать, отшвыривая тянущиеся к ней руки. Ей хотелось как можно больнее ударить, исколошматить их всех, расквасить ухмыляющиеся физиономии. Может, и правильно, что право голоса важнее, чем налоги? Как понять? А леди Вероника и мистер Оберон тоже оказались в таком замешательстве?

Они пробились к краю толпы, перетекавшей на дорогу. Если бы явилась полиция, арестовали бы женщин, а не мужчин, поэтому многие поторопились удалиться. Остались те, кто хотел, будучи арестованными, попасть на страницы газет. Эви и мисс Мэнтон были среди тех, кто ушел. У них своя жизнь, им надо зарабатывать и заботиться о близких. И при этой мысли Эви не выдержала и зарыдала. Она шла, спотыкаясь по дороге, и из груди ее вырывались хриплые всхлипывания.

Мисс Мэнтон, шагавшая впереди к дому своей подруги, где в конюшне их ожидала коляска, резко обернулась.

– Эви, дорогая моя. – Она обняла ее и подтолкнула вперед. – Пойдем, нам нужно поскорее уйти с этого места.

Позади оставалась толпа орущих и улюлюкающих мужчин, некоторые из них преследовали торопливо уходящих, так же как Эви с мисс Мэнтон, женщин. Мисс Мэнтон помогла Эви забраться в коляску и пустила Салли рысью.

– Дорогая Эви, тебе нехорошо? – спросила она.

Хриплым шепотом Эви рассказала ей о тех шагах, которые предпринимала их семья, чтобы купить себе маленький дом и освободиться от системы привязки шахтеров к шахте через жилье.

– Вот почему Джек дерется, вот почему они работают в дополнительные смены, почему мы собираем морской уголь, продаем выращенный папой порей, выводим голубей на продажу. А теперь Брамптоны хотят сами выкупить дома у Фроггетта. Я слышала, как камердинер рассказывал шоферу. Конечно, они хотят, почему нет? Почему мы так глупо решили, что они не будут их выкупать? И тогда весь поселок будет принадлежать им. Мы должны были догадаться. И они собираются уменьшить число опор в шахтах. Крепильщики должны будут забирать их и использовать в других местах. И тогда промежутки между опорами увеличатся. Шахтеры не услышат, как трещат доски, пока крыша не обрушится. А я не могу решить, понимаете, сказать мне Джеку об этом или нет. Он ведь ничего не может тут поделать. Так какой смысл говорить?