Истерли Холл

Мистер Дэвис смотрел куда-то поверх их голов, явно мечтая быть где угодно, только не здесь. Мистер Оберон снова засмеялся.

– Ну так что, Джек, с чего бы это быть мне?

Джек ничего не понимал, но в этот момент до него дошло, что его могут уволить по любой причине, какая бы ни пришла в голову этому идиоту. Во что это выльется для всех остальных? И что будет означать для Эви?

Оберон откинулся назад. Вот что значит, когда чья-то судьба в твоих руках. Впервые он начал понимать своего отца.

– Я не собираюсь никого увольнять. Вы все – люди умелые, вы нам нужны.

Он взял со стола карандаш и покрутил его в пальцах, наблюдая, как на их лицах проступило выражение удивления и облегчения. Он продолжил:

– Зачем действовать себе во вред? Вы начнете работать в тех сменах, которые мистер Дэвис и я назначили в соответствии с Актом о восьмичасовом рабочем дне. А в качестве компенсации за ущерб, к которому привела ваша дурацкая забастовка, распределением участков в забое буду заниматься я сам. Никакой больше жеребьевки в этой шахте. Понятно?

Облегчение сменил шок и потом гнев. Джеб заговорил:

– Вы не можете так поступить. Это наше право – решать, где кто будет работать. Так всегда было, в этом проявляется демократия.

Джек сжал кулаки и напрягся в боевой позе. Ответ Оберона последовал незамедлительно:

– Вы ошибаетесь. Я, безусловно, могу и сделаю это. Закона в отношении жеребьевки не существует, это только традиция. Что касается демократии, я полностью отдаю себе отчет в ее значимости для вас. Поэтому я предоставляю вам выбор. Вы, комитет, увольняетесь по собственному желанию, а люди продолжают проводить жеребьевки. Если вы остаетесь, вы теряете возможность выбирать участки. И в интересах демократии я настаиваю, чтобы вы поставили этот вопрос на общее голосование.

Наступила полная тишина. Потом Джек сказал:

– Я ухожу.

Остальные последовали его примеру, но с некоторым колебанием.

Оберон неторопливо положил карандаш на журнал учета.

– А я не принимаю ваших увольнений. Вам, Джек Форбс, это легко, у вас есть дом. Но если эти люди уволятся, они будут выселены из своих жилищ. И пастор со своей симпатичной идейкой не втиснет их всех в свои дома, не так ли? Повторяю, вы должны вынести этот вопрос на голосование.

Они подчинились и в течение двух дней сообщили о предстоящем голосовании шахтерам во всех сменах. Голосование состоялось в клубе и было принято решение потерять жеребьевку. Все члены комитета получили распределение на самые плохие участки. Тимми поставили с работы дверовым на работу откатчика вагонеток, но в тяжелом участке Джека. Заработки их снизятся, риск возрастет. Их отец, оставшийся крепильщиком по желанию шахтеров, получил ящик, насколько возможно близкий ко всем тяжелым участкам, включая тот, где должен работать Джек.

Во вторник Оберон приехал домой, забежал к себе переодеться и уже собрался зайти в гостиную, чтобы рассказать Веронике о своих успехах, но на полпути остановился, заметив время. Отец уже ждал его в библиотеке. Оберон вошел в дверь.

– Н-ну, – проскрежетал отец сквозь зубы, – ты выгнал их, как я предлагал?

Оберон покачал головой, чувствуя, как ноги стали ватными.

– Нет, – визгливым голосом ответил он.

Отец сделал шаг вперед. Оберон не отступал, переместив вес тела на носки, как это делал Форбс, и почувствовал, что эта поза придала ему смелости. Он объяснил смысл своих действий. Наступила тишина. Отец подошел к окну и долго смотрел на кедр. Интересно, вид дерева успокаивает отца, как он успокаивает его, Оберона? И желал ли когда-нибудь этот человек чего-то столь ничтожного, как мир и спокойствие?

Оберон вновь обрел голос.

– Видите ли, отец, они попали в собственную ловушку. Они хотели демократии, они ее получили и теперь увидели, что такое наша власть. Если бы мы их уволили, потом мы бы заменили их другими, и таким образом все было бы забыто. Это называется сыпать соль на рану.

Плечи отца затряслись, и послышался странный звук. Оберон сообразил, что отец смеется.

– Ты пошел в нашу породу, мой мальчик. Ах, черт, мы, наконец, делаем из тебя Брамптона. Без бренди тут не обойтись.

Он жестом указал на диваны по обе стороны от камина. Оберону никогда раньше не разрешалось сидеть в библиотеке. Его охватило странное чувство. Он опустился на диван, и отец подошел и встал перед ним, протягивая стакан с бренди, потом сел напротив и поднял свой стакан.

– За тебя, мой мальчик.

Странно, улыбка его была вымученной, такой улыбки Оберон до сих пор никогда у отца не видел.

Он сделал глоток. Бренди обжег ему горло. Он столько пил в последние два года, но спиртное не помогло ему справиться ни с потерей Вейни, ни с одиночеством. И есть ли что-нибудь, что могло бы помочь? Он позволил себе откинуться назад, как это сделал отец, и, как он, положить ногу на ногу. В камине горел огонь, языки пламени вспыхивали и затухали. Странно, что он сидит в присутствии отца и не чувствует боли. Как это хорошо, да, черт побери, хорошо.

– Пей до конца, мой мальчик.