Истина

Несмотря на свои семьдесятъ лтъ, Горгій легкимъ движеніемъ прыгнулъ на каменный фундаментъ ршетки, окружавшей садъ того дома, на порог котораго невинный Симонъ долженъ былъ праздновать свое торжество. Ухватившись рукою за эту ршетку, Горгій обернулся лицомъ къ толп. Онъ, дйствительно, въ продолженіе цлаго часа слышалъ изъ устъ народа свое имя. повторяемое съ проклятіемъ, какъ нчто гнусное и преступное. Имъ постепенно овладвало лихорадочное мужество злодя, готоваго покаяться въ своемъ злодяніи и вмст съ тмъ бросить въ лицо этой толпы горделивый вызовъ, что онъ, Горгій, осмлился совершить такое неслыханное преступленіе. Ему было невыносимо слушать, что вс обвиняютъ только его, его одного, что вся тяжесть грха обрушивается исключительно на его плечи, и что вс, повидимому, забыли сообщниковъ этого преступленія. Наканун, побуждаемый голодомъ, онъ стучался въ дверь отца Крабо, скрывавшійся въ чудномъ помсть Дезирад; но его вытолкали въ шею, бросивъ ему двадцать франковъ со словами, что это послдняя подачка, и чтобы онъ больше сюда не совался. Почему же отецъ Крабо не каялся въ своихъ преступленіяхъ, какъ это длалъ онъ, Горгій? Конечно, полное признаніе не заставитъ отца Крабо выдавать ему деньги, но онъ сильне жаждалъ мести, чмъ денежной помощи; бросивъ своихъ враговъ въ геенну огненную, онъ тмъ самымъ уготовитъ себ мсто въ раю, а всенародное покаяніе смиритъ его гордую душу и приблизитъ ее къ вчному спасенію.

И вотъ началось нчто поразительное, небывалое. Широкимъ движеніемъ руки Горгій стремился приковать къ себ вниманіе всей этой громадной толпы и прокричалъ рзкимъ, пронзительнымъ голосомъ, который разнесся по всей площади:

— Слушайте меня, слушайте, я все вамъ скажу!

Но сперва никто не обратилъ на него вниманія; никто не хотлъ его слушать. Онъ долженъ былъ повторить свой крикъ два, три раза съ возрастающею, отчаянною энергіею. Наконецъ стоявшіе поблизости замтили его и взволновались; старики узнали его, и скоро имя его облетло всхъ присутствующихъ, и вс невольно вздрогнули и умолкли. Полная тишина водворилась на всей площади, залитой солнцемъ.

— Слушайте меня, слушайте, я все вамъ скажу! — повторялъ Горгій, вытянувшись во весь свой ростъ на фундамент ршетки, блдный, страшный, съ горящшгъ безумнымъ взоромъ; его носъ хищной птицы на изможденномъ лиц, его искривленный ротъ, вся его высохшая фигура въ грязномъ сюртук имла угрожающій видъ; онъ походилъ на привидніе, вырвавшееся изъ мрака прошлыхъ временъ, и глаза горли огнемъ возмездія.

— Вы говорите объ истин и справедливости — и вы ничего не понимаете, ничего!.. Вы обвиняете меня одного; вы обрушиваете на меня свое негодованіе; но есть другіе согршившіе, — вина ихъ больше моей вины! Я могъ совершить преступленіе, но другіе натолкнули меня на него, скрыли его и тмъ усугубили злодяніе. Сейчасъ вы убдитесь въ томъ, что я смло признаюсь въ своемъ грх, какъ на исповди. Но почему же я стою здсь одинъ, готовый къ покаянію? Почему здсь, около меня, нтъ другого, всесильнаго человка, отца Крабо, готоваго упасть въ прахъ и унизить свою гордыню? Пусть онъ придетъ, пусть его извлекутъ изъ убжища, которое онъ себ создалъ, и пусть онъ присоединитъ свой голосъ къ моему въ эту торжественную минуту возмездія!.. Иначе я самъ все скажу, я прокричу о его грх, потому что я, презрнный гршникъ, я выше его, я готовъ къ покаянію!

Онъ откровенно раскрылъ вс тайны іезуитскихъ происковъ, вс дянія этихъ людей, погрязшихъ въ роскоши и порокахъ. Его излюбленной идеей было то, что эти люди погубили церковь, что они своею уступчивостью погубили истинно христіанскій духъ. самоотреченія и высокаго сподвижничества. Онъ готовъ былъ воздвигнуть въ самомъ Париж громадный костеръ и сжечь на немъ всхъ отступниковъ и тмъ смягчить гнвъ карающаго божества.

Онъ кричалъ вн себя:

— Когда гршникъ кается, онъ получаетъ прощеніе! Разв есть люди безъ грха? Всякая плоть немощна, и духовное лицо, впавшее въ грхъ, должно принести покаяніе, какъ обыкновенный смертный; покаявшись, онъ снова становится чистымъ, достойнымъ получить блаженство… Я покаялся въ своемъ грх отцу еодосію, и онъ далъ мн отпущеніе. И посл того каждый разъ, когда я лгалъ, когда мои начальники приказывали мн лгать, я шелъ въ исповдальню и выходилъ оттуда съ чистой душой. Увы! Я часто и сильно гршилъ, — на меня посылалось испытаніе свыше, дьяволъ искушалъ мою плоть. Я колотилъ себя въ грудь до боли, и колни мои были въ болячкахъ, оттого, что я ползалъ по каменнымъ плитамъ. Я все искупилъ, я чистъ передъ людьми; у меня одинъ судья — Богъ, я — Его смиренный слуга. Онъ отпустилъ мн грхи, и если я теперь всенародно каюсь, то лишь для того, чтобы цною этого послдняго униженія достигнуть высшаго блаженства.