Истина

Съ Горгіемъ длался настоящій припадокъ: лицо перекосилось, на губахъ выступила пна. Все тло вздрагивало и корчилось. Въ послднемъ порыв отчаянной ршимости онъ воскликнулъ:

— Нтъ, дло было не такъ, — это я нарочно прикрашиваю свое мерзкое злодяніе. Надо сказать все, все!

И онъ раскрылъ свое ужасное преступленіе съ такими отвратительными подробностями, отъ которыхъ волосы становились дыбомъ. Онъ разсказывалъ, какъ свалилъ ребенка на полъ, какъ истязалъ его, не скрывая ни единаго изъ своихъ противоестественныхъ побужденій. Онъ повдалъ о томъ ужас, который охватилъ его, когда жертва его начала кричать; онъ долженъ былъ скрыть свое преступленіе; въ ушахъ у него шумло, и ему казалось, что онъ слышитъ топотъ жандармовъ, которые приближались, чтобы его схватить. Охваченный ужасомъ, онъ искалъ какой-нибудь предметъ, чтобы заткнуть ротъ своей жертвы, и, сунувъ руку въ карманъ, вытащилъ оттуда бумагу, которую и запихнулъ въ ротъ кричащаго ребенка, единственно съ цлью прекратить стоны, сводившіе его съ ума. Затмъ онъ совершилъ убійство, сдавивъ тоненькую шею ребенка своими сухими и костлявыми пальцами; они впились въ тло, точно петля, и оставили на немъ черныя кровавыя пятна.

— Да, я — гршникъ, я — животное, запачканное кровью этого младенца… Я бросился бжать, какъ сумасшедшій, оставивъ окно открытымъ настежь; это открытое окно доказываетъ, что мое преступленіе было не преднамренно, и что дьяволъ овладлъ мною внезапно. Теперь я все сказалъ; я покаялся передъ Богомъ и людьми!

На этотъ разъ слова Горгія до того взволновали толпу, что она разразилась громкими криками негодованія. Эти крики все усиливались, раздаваясь по всей площади, точно шумъ громадной волны, которая угрожала обрушиться на жалкаго гршника, все еще стоявшаго около ршетки. Эти крики оскорбляли его, какъ удары: «Смерть убійц! Смерть гнусному злодю! Смерть за смерть! Пусть погибнетъ истребитель дтей!» Маркъ понялъ ту опасность, которая грозила этому человку: толпа требовала немедленнаго наказанія! Онъ испугался, что этотъ праздникъ мира и всеобщей солидарности обагрится кровью возмездія, и несчастный преступникъ будетъ растерзанъ у него на глазахъ. Онъ бросился впередъ, чтобы стащить Горгія съ ршетки; но тотъ не поддавался, не замчая опасности, увлеченный своею рчью, которую еще не кончилъ. Наконецъ, при помощи нсколькихъ здоровыхъ рукъ, ему удалось утащить его въ садъ и запереть за нимъ ворота. Еще минута промедленія — и все было бы кончено, потому что народная волна прибывала, охваченная негодованіемъ, и крпкія желзныя ворота скрипли подъ натискомъ толпы. Горгій, однако, не унимался; когда его внесли въ садъ, онъ вырвался изъ рукъ своихъ спасителей и опять подбжалъ къ ршетк, но уже со стороны сада, и снова началъ кричать въ лицо народа, который вплотную подошелъ къ ршетк. Онъ продолжалъ издваться надъ своими сообщниками, призывая на нихъ гнвъ Божій; онъ повторялъ, что они одни виноваты въ его преступленіи. «А вы, жалкіе зври! — кричалъ онъ толп,- разв вы понимаете мои страданія! Вы вс угодите въ адъ, потому что оскорбляете меня, слугу церкви, пострадавшаго за чужіе грхи, но искупившаго свою вину». Народъ заглушалъ его слова дикимъ ревомъ; каменья начали летать по направленію сада, и ршетка, вроятно, не сдержала бы натиска возмущенной толпы, жаждавшей расправы съ этимъ злодемъ, еслибы Маркъ и его друзья не оттащили его опять отъ ршетки и не увели во дворъ, позади дома; оттуда, черезъ маленькую калитку, его вытолкали въ узенькій переулокъ, который вывелъ несчастнаго за городъ.