Истина

Пробило два часа; оставалось ждать еще часъ. Толпа все возрастала. Маркъ вышелъ изъ сада и подходилъ къ разнымъ группамъ народа, желая слушать ихъ рѣчи, весело раздававшіяся подъ лучами солнца. Разговоръ шелъ исключительно о прошломъ таинственномъ происшествіи, объ осужденіи невиннаго, что было совсѣмъ непонятно молодому поколѣнію; оно громко высказывало свое негодованіе, между тѣмъ какъ старики, свидѣтели этого дѣла, старались оправдать себя туманными разсужденіями, признаваясь, что плохо понимали дѣло и были сбиты съ толку. Теперь, когда истина восторжествовала въ полномъ блескѣ, дѣти и внуки не могли понять, какимъ образомъ и ихъ отцы, и дѣды могли не разобраться въ такомъ простомъ дѣлѣ и допустили столь чудовищную несправедливость, подъ прикрытіемъ ослѣпленнаго эгоизма. Конечно, многіе изъ старцевъ и теперь дивились, какъ это они могли увлечься такою очевидною ложью, и такой отвѣтъ служилъ лучшимъ доказательствомъ, какъ велика была въ то время сила лжи надъ невѣжествомъ массъ.

Въ одной группѣ почтенный старецъ каялся въ своемъ заблужденіи; другой признавался, какъ преслѣдовалъ свистками арестованнаго Симона и теперь стоитъ и ждетъ его возвращенія, желая загладить привѣтливыми криками былую несправедливость; его внукъ, еще совсѣмъ молодой человѣкъ, бросился ему на шею и цѣловалъ его въ порывѣ восторга, растроганный до слезъ. Маркъ былъ сильно взволнованъ этой сценой и двинулся дальше, прислушиваясь къ голосу народа. Вдругъ онъ остановился. Ему бросилась въ глаза фигура Полидора; пьяный, одѣтый въ лохмотья, онъ имѣлъ ужасный видъ; рядомъ съ нимъ стоялъ братъ Горгій, одѣтый въ черный, грязный сюртукъ, безъ признаковъ бѣлья. Онъ не былъ пьянъ и, выпрямившись во весь свой ростъ, обводилъ толпу суровымъ взглядомъ; глаза его горѣли трагическимъ блескомъ. Маркъ слышалъ, какъ Полидоръ, съ упрямствомъ пьянаго идіота, дразнилъ Горгія намеками на то преступленіе, о которомъ говорила вся толпа. Онъ повторялъ, заикаясь:

— Что, старина, помнишь, какъ было дѣло съ прописью? А? Что? Пропись? Вѣдь я ее стащилъ, и она была у меня въ карманѣ, и я былъ такъ глупъ, что отдалъ ее тебѣ, когда ты меня провожалъ!.. Ахъ, эта проклятая пропись!

Эти слова объяснили Марку все; они мелькнули, точно молнія среди мрака. Теперь онъ зналъ всю истину. Эта пропись, отобранная у Полидора, находилась въ карманѣ брата Горгія въ тотъ вечеръ, когда было совершено преступленіе, и вмѣстѣ съ нумеромъ «Маленькаго Бомонца», смятая, была засунута въ ротъ несчастной жертвы.

— Но… мы были съ тобой пріятели, старина, и потому молчали о нашихъ дѣлишкахъ! Мы любили другъ друга! А? Помнишь? А все-жъ-таки, еслибы я сказалъ? Помнишь старую тетку Пелажи?

Полидоръ все повторялъ свои гнусные намеки, не обращая вниманія на окружающую толпу; а Горгій только слегка оборачивался въ его сторону, бросая ему презрительные взгляды, въ которыхъ, однако, чувствовалась былая нѣжность.

Увидѣвъ Марка, Горгій понялъ, что тотъ не могъ не слышать словъ Полидора, и закричалъ на своего друга, приказывая ему замолчать.

— Смирно, жалкій пьяница! Молчи, развратникъ! Отъ тебя разитъ мерзостью порока, и ты имъ заражаешь и меня! Молчи, падалъ, я хочу говорить; я одинъ, я хочу покаяться въ своемъ злодѣяніи, чтобы Господъ сжалился надо мною и простилъ меня!

Обращаясь къ Марку, который слушалъ молча, потрясенный до глубины души, Горгій сказалъ:

— Вы слышали, — не правда ли? Пусть же слышатъ всѣ! Въ моей душѣ давно горитъ желаніе покаяться передъ людьми, какъ я покаялся передъ Богомъ, чтобы достичь высшаго блаженства. Вся эта толпа возмущаетъ меня: она ничего не понимаетъ, — она повторяетъ съ проклятіемъ мое имя, точно я одинъ виноватъ; пусть же она узнаетъ, что есть другіе преступники, кромѣ меня.