Истина

Волосы Зары собраны в пучок на затылке, она босиком, в бледно-желтом летнем платье и с распухшей левой ногой. Она наступила на пчелу, Филипп вытащил жало из ноги и принес лед, чтобы охладить. Зара сидела, скрестив ноги, с книгой на коленях и читала. Ему не терпелось узнать, что это была за книга, но он не хотел отвлекать, боялся, что момент улетучится как вспугнутая птица, если он сделает одно неверное движение. Лео ползал на животе, охотясь за особо упитанным шмелем, тот скрылся за кустом шиповника, словно вращающийся боевой вертолет, но потом, громко жужжа, снова поднялся и исчез в небесной синеве. Филипп удивился: какой же проворный малыш, с поддержкой он уже мог сделать несколько осторожных шагов. Зара подняла глаза, отложила книгу, Филипп увидел, что это Хемингуэй, – наверное, к урокам, к которым она скоро вернется. Зара сделала несколько шагов к ребенку, подняла его высоко над головой, и тот захохотал. Филипп сорвал для Зары маргаритку. Она приняла ее с благосклонной улыбкой и отправила в рот, а он рассмеялся.

Чуть позже Зара пошла в дом, чтобы приготовить ужин, а Филипп еще какое-то время сидел в саду и угощался крыжовником с куста. Вдруг в траве что-то зашелестело, и вскоре после этого прямо перед его носом вынырнула рыжеватая пестрая кошечка, а вслед за ней – другая, с коричневыми пятнышками. Они остановились в ожидании чуть поодаль и стали пристально его изучать. Филипп улыбнулся.

– Ну, что? – сказал он, глядя на парочку. Кошки засеменили в его сторону, потом снова попятились назад, остановились, тихо мяукнули, в конце концов, побороли нерешительность.

Кошки, похоже, были из одного помета. Ошейников они не носили, глаз у одной заплыл, и Филипп предположил, что, скорее всего, они ничейные.

– Милашки, правда? – послышался вдруг голос со стороны забора откуда-то сверху.

Маленькая рыжеволосая девочка с хвостиком глядела на него через забор. Короткие штанишки и спортивная футболка.

– Это твои? – спросил он.

Девочка замотала головой.

– Они очень пугливые, – сказала она. – У одной нет глаза. Похоже, с ней жестоко обошлись.

Филипп с серьезным видом кивнул.

– Давай назовем их как-нибудь? – предложил он.

– У них наверняка уже есть имена.

– Но мы же не знаем какие, – сказал он.

После того как они придумали для котят имена и девочка ретировалась, Филипп направился к дому, где хозяйничала жена. Когда он вошел в кухню, Зара выпрыгнула из-за угла и осыпала его сгоревший на солнце лоб дюжиной поцелуев. Они, смеясь, опустились на пол.

Таким помнился ему дом.

Но сохранилось ли это место?

Сегодня мой четырнадцать тысяч четыреста сорок первый день на этой земле, подумал он. Четырнадцать тысяч четыреста сорок один раз проснуться. Открыть глаза. Прожить целый день и снова завалиться в кровать. Четырнадцать тысяч четыреста сорок один раз лежать и видеть сны.

Он не прерывал счет. Он так часто спрашивал себя, доведется ли еще когда-нибудь увидеть свободу. И если да, то в который день своей жизни и сколько их предстоит прожить? Тринадцать тысяч? Двадцать тысяч?

Он выглянул в окно и спросил себя, на каком этапе существования он сейчас пребывает, но ответа не находил. Все, из чего когда-то складывалась его жизнь, что составляло его «я», отодвинулось в недостижимую даль. Детство. Отрочество. Любовь. Учеба. Свадьба. Отцовство. Работа. Последние семь лет он провел как будто в чистилище, где он ждал и вел постоянную борьбу за выживание.

Когда в колумбийском отеле он в первый раз за долгое время увидел себя в зеркале, то здорово испугался. Не отрываясь, смотрел он на свое отражение и не находил ни малейшего сходства с прежним «я». Нет, заключил он, наконец, это больше не я. Ни в какой, пусть даже в малейшей степени. Такого даже родная мать не узнает. Беспечный идиот, каким он когда-то был, исчез. Только внутренний мир отражался в его внешности.

Он вспомнил, как, очутившись на свободе, принимал свой первый душ. Как стоял потом, разложив перед собой необходимые для бритья принадлежности, и разглядывал свою бородатую физиономию. И как не мог заставить себя побриться. Так долго прятался он за этой бородой, почти семь лет. Он не находил в себе сил расстаться с ней. Следовательно, лучше не ослаблять вожжи, это, пожалуй, разумнее всего.

Одна его половина хотела, чтобы его просто оставили в покое. Психолога, предлагавшего свою помощь, он отправил восвояси. Он вообще никого не желал видеть – ни Зару, ни сына. Но как дать понять это другим? Вряд ли это вызвало бы у людей сочувствие. Он отклонил предложение связаться с ней по телефону или по скайпу и попросил передать, чтобы она не приводила в аэропорт сына, и уже тогда они смотрели на него как на умалишенного. Если человек хочет, чтобы его оставили в покое – неужели это так трудно понять? Да. Судя по всему, понять это очень трудно. Судя по всему, его поведение было ненормальным. А значит, держаться стойко – единственное, что остается. Теперь он умел это, и очень даже неплохо. Гнуть свою линию и действовать. Не затевать бесплодных дискуссий. До самого возвращения домой. Но только до тех пор.