Истина

Мы молчали. Тихонько гудел холодильник. В саду кричала ночная птица. И половицы поскрипывали, как будто старый мудрый дом, где мы находились, хотел взять на себя тяжесть нашего молчания. Я отвела взгляд от лица Филиппа, принялась разглядывать столешницу, водила пальцем по древесному узору, не зная, что теперь думать, что делать, что говорить. Умом я понимала, что человек на аэродроме, в машине, в моем доме, тот человек, который меня преследовал и которого преследовала я, тот человек, на которого я накидывалась с кулаками и на которого кричала, который мне угрожал и которому угрожала я, – это Филипп. Умом я понимала это, но принять к сердцу не могла.

Настолько это невероятно, что я чувствовала себя героиней театральной постановки, как будто стоит только стукнуть, и окажется, что стол, на который я опираюсь, и кухня, и мой дом, и весь мой мир – все сделано из папье-маше, все сплошь декорации.

Я подняла взгляд, наши глаза встретились. Легкая улыбка появилась на губах Филиппа, и вдруг он стал выглядеть почти как раньше. Но тень пробежала по его лицу – и вот опять он выглядит как тот чужак, что вчера – или это было позавчера? – вышел из самолета.

Морщины на его красивом лице за последние дни стали еще глубже.

Волей-неволей мне вспомнились слова Герхарта Гауптмана, мы недавно читали его на уроке немецкого: «Нет ничего страшнее отчужденности людей, знающих друг друга».

Когда я справилась с собой, голос мой прозвучал хрипло:

– Я никак не могла… Никак не могла узнать в тебе моего мужа.

– Ты не могла меня узнать? Или ты не хотела? – спросил Филипп.

Я не ответила. Я не знала ответа.

Но зато я все помнила. Семь лет, прожитые без него. Солнечное затмение, и тайные ночи с Мирко, и мое прощание. А затем – вот этого странного мужчину с жестким взглядом, вдруг прилетевшего на самолете и ворвавшегося в мою с трудом налаженную заново жизнь. Ощущение примерно такое же, как семнадцать лет назад, когда я обнаружила свою мать повесившейся в кухне. Изменившиеся краски, пронизывающий до костей холод, и чувство, будто ты в коконе из ваты.

– Я оказалась к этому не готова, – прошептала я, пытаясь подобрать правильные слова. – Слишком много, просто слишком много всего…

Я оказалась к этому не готова.

Лучше я не могу объяснить.

Это правда. Это – истина.

49

Лицо у Филиппа очень красивое. Я всегда так считала. Темноволосый. Бледный. Большие карие глаза, а иногда, если он чему-то радовался, в глазах его появлялось какое-то чуть ли не детское выражение. А вот брови он поднимал треугольником, точно как Мефистофель в классической постановке «Фауста» Гете. Губы у Филиппа узкие, но изгиб у верхней губы такой красивый, что я тотчас в него влюбилась тогда, много лет назад.

Если приглядеться, все это можно распознать и сейчас. Когда знаешь, что нужно искать.

Как странно, думала я, что все мы выглядим по-разному. Земной шар населяют больше семи миллиардов человек, и у каждого свое лицо. А мы умеем воспринимать каждое лицо как особенное.

Да, обычно умеем.

Филипп поднял взгляд, заметил, что я его рассматриваю, и я отвела глаза.

Слишком много вопросов у меня в голове, так много, что мне никак не удавалось сосредоточиться на одном.

Филипп долго ничего не говорил. В конце концов, тишина показалась мне невыносимой, и я заговорила сама:

– Ты подумал, должно быть, что я все это нарочно! Нарочно делаю вид, будто тебя не узнала.

Филипп кивнул.

– Да. Да, я именно так и подумал: ты делаешь это нарочно. Конечно, я собирался поговорить с тобой наконец обо всем. И совершенно растерялся, когда ты отказалась со мной что-либо обсуждать. Просто поверить не мог, что ты собираешься продолжать в том же стиле, на котором мы закончили – со всей грубостью, отталкивая друг друга. И я был просто вне себя. Подумал, что ты пытаешься оговорить меня из расчета. Подумал, что ты преследуешь какую-то цель. А именно – окончательно избавиться от меня.

– Но зачем я стала бы это делать?!

Он пожал плечами.

– Понятия не имею, Зара. Семь лет – большой срок. Откуда мне знать, как прошли для тебя эти годы, о чем ты думаешь, чего ты хочешь и на что ты ради этого способна?

– А когда же ты понял?..

– Понял, что ты действительно меня не узнала, да?

Я кивнула.

– Не знаю точно… Наверное, когда ты шла за мной по городу. Мне показалось это странным. Я такого не ожидал.

Филипп задумался.

– А, еще когда ты притащила сюда мою маму.

Вспомнив об этом, я как будто получила удар под дых.

– Именно ее, мою маму. Вот тогда я и понял, – продолжал он.

Рукой он коснулся того места на груди, которое я задела ножом, а я вспомнила про разговор с Барбарой Петри и спросила:

– Но я ведь сразу потребовала, чтобы ты показал свое родимое пятно, отчего же ты этого не сделал?

Филипп, заметив свое непроизвольное движение, опустил руку.

– Я подумал, что с твоей стороны это очередная попытка меня унизить, – объяснил он. – В тот момент мне и в голову не приходило, что ты действительно меня не узнала.

Некоторое время мы оба молчали. Наконец он промолвил:

– Думал, что у тебя совесть нечиста. Что ты поэтому не желаешь меня узнавать. Думал – это ты сама…