Истина стоит жизни

Бертон решил начинать штурм горной преграды немедленно. Дрожа от слабости, шатаясь от головокружения, больные путешественники взбирались по крутому склону Тропа поднималась прямо, без всяких зигзагов. Корни колючих кустарников опутывали поверхность, усеянную грубыми осколками камня. Спик был настолько слаб, что мог подниматься лишь с поддержкой двоих-троих молодцов из охраны, да и Бертону приходилось прибегать к посторонней помощи. Через каждые несколько ярдов англичане опускались на землю, мучимые припадками кашля, и снова шли вперед, цепляясь за своих провожатых…

Носильщики напрягали последние силы. Дважды тропа упиралась в отвесные скалы, которые приходилось огибать по каменным осыпям, где тяжело нагруженные ваньямвези в кровь разбивали свои босые ноги. И хотя у подножия этих скал росла трава и струились небольшие роднички, никто не мог побороть усталость, чтобы сводить на водопой изнуренных ослов. Преодолев участок склона, поросший колючими джунглями, путники вышли на кручу из белого песка и осыпающихся камней, по которой носильщики больше карабкались на четвереньках, чем шли, а ослы оступались и скользили на каждом шагу.

После шести часов сверхчеловеческого напряжения Бертон и Спик, наконец, достигли вершины перевала. Неширокое плоскогорье было покрыто пестрым ковром травы и цветов — очевидно, здесь по ночам выпадало сколько-то влаги. Опустившись на землю, Бертон оглянулся на пройденный путь… Под только что взятым барьером гигантских скал и валунов, в прогалине косматой поросли, одевающей подступы к перевалу, виднелась огромная бурая котловина, с темнеющими заплатами леса на склонах холмов и узкими лесными полосками по долинам, изборожденная прожилками нежной зелени вдоль ручьев, пестреющая движущимися пятнами тени от проносящихся облаков и неподвижными черными пятнами на месте недавних пожогов травы или пожарищ… Клонящееся к горизонту солнце золотило покров густого дыма, повисший над ближайшей долиной.

Вот и осталась позади Усагара с ее резкими контрастами— богатством возделанных полей в долинах и скудостью сухих междуречий, здоровым климатом нагорий и гнилостью сырых безветренных низин, радушием коренных жителей и жестокостью охотников за рабами… Только сейчас Бертон понял, какая огромная преодолена преграда. Сколь дальним ни будет оставшийся путь, какие трудности ни ждут впереди, все же теперь, когда между экспедицией и побережьем легла Усагара, о возвращении нечего и думать.

— А по другую сторону узкого плоскогорья, за невысоким хребтом, открылось взору уходящее за горизонт волнистое плато, поросшее высокой травой и редко разбросанными деревьями. Этот ландшафт был уже знаком путешественникам: когда идешь по такой саванне, все время кажется, что впереди густой тенистый лес, но сколько ни продвигаешься вперед, лес расступается, и вокруг все та же трава и тот же редкостой… По бескрайней саванне Угого идти им теперь долгие недели, а может быть, месяцы! Где-то далеко впереди, там, куда опускается сейчас ослепительный диск дневного светила, ждет их огромное озеро, а может быть, несколько озер, из которых, как полагают, берет начало великая африканская река Нил.

ГЛАВА III

Аптекарь Трост всю жизнь был недоволен своей внешностью, и не без основания. Голова у него была круглая, лицо мясистое, с припухлостями на скулах, которые при ходьбе содрогались, как желе; прямой, но приплюснутый нос нависал, словно капля, над широким ртом с тонкими губами. На выдающемся подбородке росла худосочная щетина цвета лежалой соломы, хотя волосы на голове у Троста были темные — впрочем, осталось их теперь не так уж много. Не украшали лицо и маленькие серые глазки, глубоко спрятанные под низким, вечно наморщенным лбом. Такое лицо сошло бы еще при коротком полном туловище. Трост же как на грех был долговяз, с торчащими плечами и выпирающими суставами; его ботинки удивляли всех своими размерами, а костлявые, веснушчатые волосатые руки далеко высовывались из всегда коротких рукавов. Мудрено ли, что, обладая такой глупейшей внешностью, Трост не любил бывать в обществе, да и общество, в частности занзибарское, естественно, не было на него за это в обиде.

Не любил аптекарь Трост и кабаков. В кабаках бывало безалаберно и шумно, там собиралось много всяких невоспитанных субъектов, которые, напившись до зеленых чертей, затевали драки, а случалось и поднимали стрельбу… Трост предпочитал удовольствия тихие, без излишеств, будучи приверженцем благопристойности, умеренности и порядка. В определенный день недели он посещал небольшой белый дом на восточной окраине города, где жил со своими семью женами дородный смуглый господин неопределенной национальности, содержа во флигеле, не видном с улицы за высокой каменной стеной, небольшое увеселительное заведение для европейцев.