«Истинная правда». Языки средневекового правосудия

Мы помним, что прево архиепископа заранее готовил и приносил с собой к камню на рыночной площади 30 парижских денье (в парижской монете), о чем ему специально напоминал бальи аббатства (или его лейтенант) во время своего предварительного визита. Но являлась ли подобная «сделка» актом экономическим?

То, что передача преступника не рассматривалась ее участниками как добровольная, сомнений не вызывает. Аббатство и архиепископ находились в состоянии соперничества, а потому о даре не могло быть и речи, ибо его принятие символизировало бы подчиненное положение одной из сторон (в нашем случае — аббатства)[900]. Люди аббатства и люди архиепископа желали быть или по крайней мере казаться равными друг другу. Следовательно, единственный выход для них заключался в обмене преступника на некий, равноценный ему объект. «Продажа» здесь, безусловно, являлась враждебным актом, при котором были возможны разного рода конфликты (и они действительно регулярно возникали[901]). Она не носила экономического характера, но представляла собой обмен двух моносемантических объектов[902].

Использование подобной архаической формы обмена могло и не предполагать, как отмечает О. М. Фрейденберг, никакого обмена репликами[903]. Однако в нашем случае мы имеем целый ритуализированный диалог, приведенный сразу двумя свидетелями в форме прямой речи. Этот обмен репликами весьма напоминает то, как ведут себя продавец и покупатель при заключении сделки.

Так, по воспоминаниям Колессона Ле Бальи, «декан монахов, поднявшись на лежащий там камень, спрашивает у прево Реймса, чего тот требует. На что тот обычно отвечает, что он требует этого преступника. И декан говорит: „Делайте свое дело“. И сразу же прево достает тридцать денье и передает их декану, после чего декан берет заключенного и говорит прево: „Такого-то, обвиняемого в том-то и приговоренного к такой-то казни, я передаю вам, чтобы вы сразу же повесили его и удушили“. Или что-то иное, в зависимости от приговора»[904].

Чуть иначе процедура помнилась Жану Русселю: «…и передавая его (преступника. — О. Т.) упомянутый декан спросил у прево, чего он требует? И прево ответил так: „Я требую вот этого человека“. На что декан ответил, протягивая руку: „Делайте то, что вы должны, и мы его вам отдадим“. После чего прево отдал… 30 парижских денье, все в парижской монете. И когда декан получил их, он ударил по шее этого преступника и передал его прево, говоря при этом: „Прево, я передаю вам этого человека, чтобы вы повесили его на виселице Реймса как убийцу и поджигателя. Он будет отведен людьми монахов св. Ремигия к деревянному кресту, где его встретит палач“»[905].

Как отмечает Жан-Мари Мёглэн, любой средневековый судебный ритуал должен был быть понятен окружающим без слов. В задачи людей, исполняющих его, не входило пояснение смысла всей процедуры и/или каких-то ее этапов[906]. Мне представляется таким образом, что использование речи в момент передачи преступника на казнь, как и подробное описание всего действа в целом, свидетельствовало о том, что данная процедура была еще относительно новой — как для зрителей, так и для ее непосредственных участников.

Обмен репликами происходил у камня, на который поднимался декан аббатства. Вокруг собирались его подчиненные и представители архиепископа. Как известно, в фольклоре камень часто связывался с процессом говорения — мало того, воспринимался как оракул[907]. У многих народов камень использовался для принесения клятвы — на него вставали или клали руку, призывая покарать говорящего, если тот нарушит данное слово (что указывает на, безусловно, ордалический характер процедуры)[908]. Стоя на камне, древние норвежцы, по сообщению Саксона Грамматика, громко объявляли о том, за кого проголосуют во время выборов короля[909]. В Германии существовали камни, которым женщины могли пожаловаться на свою злосчастную судьбу (и камень при этом темнел от сочувствия), а также т. н. судебные камни (в Кёльне и городах Рейнской области), около которых выставлялись на всеобщее обозрение преступники, приговоренные к смертной казни[910]. Тот же обычай существовал и во французских землях. Так, в уголовных регистрах Парижского парламента за 1383 г. сохранилось описание сходной процедуры, к которой прибегали судьи в Эперне: «Как это принято в городе Эперне, когда какой-нибудь преступник должен быть казнен за свои проступки, его при свете дня ведут в суд, и он должен признать свои преступления у камня (курсив мой. — О. Т.), а также около виселицы, так, чтобы все слышали»[911].

Таким образом, камень выступал в средневековом судопроизводстве аналогом древа правосудия, прообразом которого в свою очередь являлось собственно мировое древо[912]. Иногда он также заменялся на «колонну правосудия», особенно в Германии и Лотарингии (Gerichtssaule), и украшался крестом[913].

Древо Правосудия. И. Босх.

Семь смертных грехов (фрагмент)

Колонна Правосудия. Рисунок. XIX в.