Истинная жизнь Севастьяна Найта

– Прегграсная погода, – сказал он и снял котелок, обнажив сплошную розовую плешь. – Вы англичанин? – спросил он, кивая и улыбаясь.

– М-да, в данный момент, – ответил я.

– Я виду, вижу, что вы читаете английский джугрналь, – сказал он, указывая пальцем; потом поспешно стянул лайковую перчатку и снова показал (может быть, ему кто-то сказал, что указывать пальцем в перчатке неучтиво). Я что-то пробормотал и поглядел в сторону: и вообще-то не люблю поездной болтовни, а теперь и подавно был к ней не расположен. Он посмотрел в направлении моего взгляда. Низкое солнце зажгло множество окон большого здания, медленно поворачивавшегося, показывавшего то одну исполинскую трубу, то другую, покуда поезд, погромыхивая, проходил мимо.

– Это есть, – сказал человечек, – «Фламбаум и Рот», большая фактория, фабрика. Бумага.

Засим последовала небольшая пауза. Потом он почесал свой большой блестящий нос и наклонился ко мне.

– Я бывал, – сказал он, – Лондон, Манчестер, Шеффильд, Ньюкастль.

Он посмотрел на свой оставшийся незагнутым большой палец.

– Да, – сказал он. – Иггрушечное дело. До войны. И я немного футбол игграл, – прибавил он, заметив, наверное, что я глядел на неровное поле с двумя унылыми воротами по краям – у одних недоставало перекладины.

Он подмигнул; его усики встопорщились.

– Один граз, вы знайте, – сказал он и задрожал от беззвучного смеха, – один граз, вы знайте, я бгросаю, бгросал мяч из «аут» и прямо в гол.

– Вот как, – сказал я устало, – и что же, попали?

– Ветегр попал. Это была гробинзонада!

– Как вы сказали?

– Гробинзонада – прегграсный фокус. Да… Вы вояжигруете далеко? – осведомился он вкрадчивым, наилюбезнейшим голосом.

– Этот поезд, – сказал я, – дальше Страсбурга как будто не идет.

– Нет; я имею, имел в виду в общих чегртах. Вы путешествуете?

Я сказал, что да, путешествую.

– По чему? – спросил он, слегка склонив голову набок.

– По прошлому, может быть, – отвечал я.

Он кивнул так, словно понял. Потом опять наклонился ко мне, дотронулся до моего колена и сказал: «Я тепегр пгродаваю кожу – вы знайте – кожаные мячи, для дгругих, чтобы игграть. Стагрый! Не сильный! Еще намогрдашники собакам и подобное».

И он опять похлопал меня по колену. «Но граньше, – сказал он, – пгрошедший год, четыре пгрошедшие годы, я был в полиции – нет, нет, не весь, не совсем… Ггражданского платья. Понимайте меня?»

Я посмотрел на него с внезапно пробудившимся интересом.

– Позвольте, – сказал я, – это наводит меня на мысль…

– Да, – сказал он, – если вам нужна помощь, хоггрошая кожа, cigarette-'etuis[64], ремни, совет, пеггрчатки для бокса…

– Пятое и, может быть, первое, – сказал я.

Он взял свой котелок, лежавший на лавке подле него, аккуратно надел его (причем его адамово яблоко заходило вверх-вниз), а потом с сияющей улыбкой, быстрым движением снял его, приветствуя меня.

– Мое имя Зильбегрманн, – сказал он, протянув руку. Я пожал ее и в свою очередь назвал себя.

– Но это не английское! – воскликнул он, шлепнув себя по колену. – Это грусское! Гаврит пагрусски? Я знаю немногие дгругие слова… пождите… Да! Ку-коль-ка.

Он умолк на минуту. Я обдумывал идею, которую он мне подал. Не обратиться ли в частное сыскное агентство? Что, если человечек этот и сам мог бы мне помочь?

– Риба! – вскричал он. – Вот дгругое. Фиш, так? и… Да. Бграт, милий бграт[65].

– Мне пришло в голову, – сказал я, – что если бы я описал вам свое затруднительное положение, то может быть…

– Но это всё, – сказал он со вздохом. – Я говорю (он опять стал загибать пальцы) литовский, немецкий, английский, фгранцузский (и опять остался большой). Забыл пагрусски. Весь! Совсем!

– Не могли бы вы… – начал я.

– Все, что угодно, – сказал он, – кожаные поясы, кошельки, записьменные книжки, рекоммендации.

– Рекомендации, – сказал я. – Видите ли, я пытаюсь отыскать одного человека… русскую даму, которую я никогда не видел и имени которой не знаю. Знаю только, что она какое-то время жила в одной гостинице в Блауберге.

– А-а, хогрошее место, – сказал г. Зильберман, – очень хогрошее, – и опустил кончики губ с выражением важного одобрения. – Хогрошая вода, пгроменад, казино. Что вы хотите мне вам сделать?

– Ну, сначала, – сказал я, – я хотел бы знать, что в таких случаях можно сделать.

– Лучше вы оставьте ее, – быстро проговорил г. Зильберман.

Потом он подался головой вперед и его пушистые брови пришли в движение.

– Забудьте ее, – сказал он. – Бгросьте ее из вашей головы. Это без полезно, не без опасно.

Он смахнул что-то с моей штанины, кивнул и откинулся назад.

– Не в том дело, – сказал я. – Вопрос тут «как», а не «зачем».

– Каждый как имеет свой зачем, – сказал г. Зильберман. – Вы находите, находили ее фигугру, кагртину и теперь хотите находить ее саму сами? Это не есть любовь. Пфах! Повегрхность!

– Да нет же, – воскликнул я, – совсем не то. Я понятия не имею, как она выглядит. Но, видите ли, брат мой умер, и он ее любил, и я хочу, чтобы она мне о нем рассказала. Все это довольно просто.

– Печально! – сказал г. Зильберман и покачал головой.