Отзываясь в марте 1888 г. о мусульманах-землевла-дельцах в Уфе, Ильминский с тревогой отмечал, что они «имеют большой вес в дворянстве и обществе. Они соединили русскую светскую выправку и видимую либеральность со скрытою магометанскою ревностью, с татарской национальною твердостью и житейскою умелостью; а в настоящее время татарская, т. е. магометанская, внешне – обруселая интеллигенция начинает, кажется, воспитывать в себе национальные мотивы. Сколько можно видеть, магометане чиновные и по-русски образованные практикуют такого рода политику. По побуждениям религиозным, а иные, наиболее передовые и либеральные, – национальным, они внутренне солидарны с муллами и народом и составляют магометанскую массу при ее ортодоксальном суннитском догмате и обряде, со всеми гуриями и легендами. Но перед глазами русских те же самые интеллигентные татары надевают личину и показывают вид рационализма и любви к просвещению, даже прямо и настойчиво стараются доказать, что Коран и Магомет – в пользу разума и научного знания. […] Подобными действиями интеллигентные магометане обвораживают русские начальства и отводят их глаза от действительного состояния фанатичной массы».
Напротив, развитие языков местных народов и перевод на них христианских текстов представали важнейшим орудием русской культурной экспансии в регионе, противостоящей исламу. Формулируя свою позицию в письме к Победоносцеву, Ильминский в октябре 1888 г. утверждал: «Нужно помнить, что мы русские не умеем владеть теми орудиями культурными и сливающими народности, которыми так успешно действуют западные народы – у нас эти орудия обращаются нам же во вред». То есть Ильминский фиксировал парадоксальный результат частичного включения местных элит в русское культурное пространство – вместо того чтобы, согласно расхожим ожиданиям, становиться проводниками русского культурного влияния среди соплеменников, они, пользуясь полученными ими новыми культурными средствами, являлись проводниками новых национальных идей. В результате, однако, основной путь, который рекомендовал сам Ильминский, заключался в искусственном торможении процесса, в попытке сохранить прежние, становившиеся архаичными формы – или, как в случае с муфтием, предлагал вовсе ликвидировать подобную фигуру, которая в новых условиях консолидировала мусульманское сообщество в Российской империи и позволяла ему соорганизовываться. Народные школы на местных языках должны были, напротив, выполнять двойную функцию: во-первых, распространения православия (не столько в логике обращения, сколько вторичной христианизации – призванной выдерживать конкуренцию со стороны аналогичных процессов в исламе), и, во-вторых, образования, не изымающего учеников из их социальной среды.
Во многом аналогичную роль призваны были сыграть церковно-приходские школы, система которых стала быстро расти в империи с 1884 г. – созданная под влиянием образца сельской школы С. А. Рачинского, церковно-приходская образовательная система была призвана давать начальное образование, оставляя учеников в их собственной социальной среде, т. е. как раз не явиться тем, чем в позднемодерных условиях является школьная система – не стать социальным лифтом: в церковно-приходской школе ученик должен был получать знания, необходимые и полезные для него, остающегося тем же крестьянином, но в меняющихся условиях, экономических и культурных – для торговых обменов он должен был усвоить счет и письмо, чтобы противостоять новым культурным воздействиям, должен был сознательно усвоить христианские верования (перейдя от групповой религиозной идентичности к индивидуальной, сохраняя принадлежность к православной церкви). Массовое образование оказалось достаточно результативным в плане распространения ключевых культурных и языковых навыков, например, языковой стандартизации, значимой в рамках быстрой и все ускоряющейся урбанизации.
Политика «русификации», если использовать данное понятие предельно общим образом (одновременно сохраняя в памяти его условность), имела несколько измерений – низовой, массовой культурной политики, политики, направленной на высшие общественные слои и аспект, направленный на политическую, административную и техническую унификацию империи. Подчеркнем особую значимость последнего – во многом он диктовал многие конкретные решения в рамках двух первых.