был поднят вопрос об ограничении автономии последней и инкорпорировании ее в общеимперские структуры управления – особенно обострившийся в самом начале XX в. Если в 1860-х в Финляндии существовало отчетливое противостояние традиционных шведских правящих элит и поднимающегося финляндского национализма, то имперская политика в итоге привела к консолидации этих разнонаправленных движений и формированию модерного финского национализма, обеспечив последнему «общего врага», сплачивающего в противостоянии разнородные группы. Проблемы закавказской политики Российской империи демонстрируют отчасти структурное родство с финляндской политикой – а именно неопределенность в отношении имперской периферии, когда целый ряд мер предпринимаются в оптике имперской гомогенизации и включения «окраин» в однородное пространство, при этом, применительно к Закавказью, имеющихся ресурсов недостаточно для проведения столь амбициозной политики. В результате фактически сохраняется, с одной стороны, особый режим управления и особый правовой статус территорий, а с другой декларируемые цели и конкретные, разовые акции производят эффект, противоположный задуманному, консолидируя местные группы в их противостоянии центру.
Другой в высшей степени значимой проблемой для империи стал
Отметим, что структурно значительная часть проблем была однородна: формирование «большой русской нации», на которую была ориентирована имперская политика, порождало затруднения трех видов:
– во-первых, не столько активная, сколько риторически и символически агрессивная, зачастую проявляющаяся через систему ограничительных мер, а не преференций для тех субъектов, которые выбирали желательное с точки зрения властей поведение (негативное подкрепление), политика приводила к тому, что стимулировала протестный потенциал. Так, например, целый ряд мер, направленных против украинского национального движения и связанный в первую очередь с Эмским указом 1876 г., был способен в первую очередь стимулировать недовольство вполне лояльных в других отношениях подданных – символическим поражением стал запрет на публикацию музыкальных произведений, где текст воспроизводился бы вместе с нотами, аналогичным образом цензурное воспрещение на публикацию современных художественных произведений на украинском языке позволяло, однако, в диалогах приводить реплики персонажей по-украински, относя последнее к этнографическим деталям (аналогичным тому, как русские беллетристы стремились передать областные или сословные особенности речи своих персонажей). Тем самым de facto она производила нередко противоположный декларируемому эффект, мобилизуя местные национальные движения и обеспечивая их соответствующей социальной поддержкой;
– во-вторых, и это особенно важно, имперская политика оказалась недостаточно эффективной в плане создания системы социальных лифтов – предоставляющих возможность инкорпорирования в общеимперское в смысле общерусского пространства. Выходцы из нижних социальных слоев, двинувшиеся по ступеням образовательной системы, достаточно быстро наталкивались на структурные ограничители, делавшие невозможным или весьма затруднительным их дальнейшее продвижение. В результате они оказывались достаточно образованными, чтобы осознавать свое положение, и имели достаточно оснований, чтобы испытывать недовольство своим положением, – т. е. составляли социальную базу для рекрутирования активистов национальных движений, предлагавших готовый и хорошо ложившийся на реалии язык описания и обозначение фигуры врага, виновника несправедливости;