Истинно русские люди. История русского национализма

– в-третьих, имперская национальная политика не сумела в конце XIX в. получить достаточную поддержку со стороны образованных слоев, в первую очередь «интеллигенции»: более того, целью проводимой политики было укрепление существующего авторитарного режима, свободного от потребности в поддержке со стороны общества, – вместо этого он должен был опираться на бюрократический аппарат и лояльное население, тогда как общество мыслилось как опасная и враждебная среда, с которой приходится взаимодействовать, но добросовестное соглашение возможно только на основе изменения последней[56]. Это не означает, что отечественная интеллигенция была вне национальной политики, однако чаще всего она оказывалась идеологически гораздо более «имперской», чем официальная политика – подобное расхождение особенно отчетливо сказалось в конфликтах в эмигрантской и внутриимперской радикальной среде, например в оптике Драгоманова, отмечавшего, что русские радикалы, не отвергая принципиально национальные стремления других групп, в то же время мыслили в рамках последовательно общеимперской политики, ставя в центр социально-экономическую проблематику, а в дальнейшем хоть и обратившись к политической в собственном смысле слова, однако исключительно на уровне общегражданских прав и свобод. При этом подобное отношение было характерно, например, и для выходцев из еврейской культурной среды, в подавляющем большинстве мысливших решение еврейского вопроса по пути ассимиляции (еврейский национализм в начале XX в. оказался достаточно маловажен в рамках российской национальной политики, поскольку значительная часть его активистов оказалась вовлечена в сионистское движение, т. е. во многом исключала себя из имперского контекста, мысля свою включенность исключительно тактической). В этом плане еврейское движение оказывалось скорее важным фактором, действующим в направлении укрепления «общерусской», «большой русской» идентичности – противостояние с имперским центром оказывалось связано, напротив, с неготовностью имперского правительства пойти на подобное расширенное понимание «русскости», какое предлагалось, например, с 1860-х гг. Михаилом Катковым. Вопрос о радикальном изменении имперской политики в еврейском вопросе поднимался в 1905 г. и в последующие годы – так, например, министр народного просвещения в кабинете С. Ю. Витте гр. И. И. Толстой (1858–1916) предлагал опереться на еврейскую массу, даровав ей равноправие, как потенциально на наиболее лояльных имперских подданных (в данном случае явно ориентируясь на австрийский опыт), однако на практике подобные предложения не выходили за пределы кабинетных дискуссий – реальный потенциал данного варианта имперской политики продемонстрирует ранний Советский Союз.

* * *

Революция 1905 г., следствием которой стало возникновение общеимперского представительного органа законодательной власти и, соответственно, публичной политики – принципиально изменила и усложнила дебаты о национализме. В рамках данного краткого очерка у нас нет возможности подробно рассматривать те перемены, которые произошли в политической и интеллектуальной жизни империи за последнюю дюжину лет ее существования – эти сюжеты даже в конспективном изложении заслуживают отдельной работы, поскольку во многом определили те ситуации и противоречия, которые получат свое развитие уже после Мировой войны и революции 1917 г.

Однако на одном сюжете мы все-таки остановимся, поскольку он демонстрирует возможности, в существовании которых можно было бы усомниться на основании предыдущего изложения. Как уже отмечалось, к началу XX в. русский национализм оказался во многом в обладании сторонников консервативных и правых взглядов. Позиция правых, как крайних, так и умеренных, все в большей степени расоизировалась – биологические, физические характеристики национального, описание «наций» как природных объектов и понимание политического как надстройки над биологическим, национальное противостояние как «борьба племен», «племенных начал» и т. п., воспроизводящие общие места популярной антропологии конца XIX – начала XX в. и не противостоящие, следует отметить, научному языку этого времени, становившиеся все более заметными с 1870-х гг., выходят с начала XX в. на передний план. С1880-х для русских правых все более характерным становится антисемитизм, сменяющий предшествующий, куда более маргинальный как характеристика политической национальной позиции, антииудаизм – к началу XX в. антисемитизм становится практически всеобщей позицией для всех оттенков правых взглядов в отечественном политическом пространстве, а фигура «еврея» как главного врага, «чужого», пугающего своей амбивалентностью, способностью проникать в любую среду и быть трудноразличимым для внешнего взгляда, вытесняет доминировавшую в 1860-х фигуру «поляка» (и во многом сливающуюся с ней, восходящую к более ранним временам и наследуемую от западноевропейской полемики 1820-х гг. фигуру «иезуита»). Антисемитизм позволяет собрать воедино весьма разнородный комплекс представлений: