По долгу службы сталкиваться с ворлоком – всякий раз одним и тем же, из года в год приглашаемым в Лакон для Испытаний – Хлорду приходилось редко, но и этих немногочисленных встреч вполне хватало, чтобы мастер испытывал к ворлокам и ворлокству глубокую и неискоренимую неприязнь. В самом деле, трудно было представить что-то более отталкивающее, чем человек, не выносящий яркого дневного света, с неподвижными и тусклыми, как у глубоководных рыб, глазами, и такими же глубоководно-рыбьими манерами. Во всяком случае, лениво-плавные движения худых и длинных пальцев ворлока в те моменты, когда ему приходилось выполнять свою работу на глазах у младшего Наставника, всякий раз напоминали Хлорду о медлительных, раскормленных лаконских карпах, так же вяло шевеливших плавниками в пруду Академии. Наставник сильно сомневался в том, что ворлокам доступны какие-то простые человеческие чувства – радость, стыд или хотя бы страх. Всякий, кто однажды наблюдал за видуном со стороны, невольно должен был бы в этом усомниться. В глубине души Хлорд понимал, что он, возможно, слишком поддается своему предубждению, но всякий раз, когда он сталкивался с ворлоком, его остекленевший, безучастный взгляд, как будто бы направленный куда-то вглубь себя, его невероятно раздражал.
Возможно, если бы способности ворлоков ограничивались только их умением почувствовать задатки к магии – иначе называемые Даром – у ребенка или (ценой более серьезного усилия) у живущего обычной жизнью взрослого, предубеждение Наставника едва ли выросло бы до таких размеров, как сейчас. Но увы; помимо тех услуг, которые они оказывали мастерам Лакона, ворлоки славились своей способностью без спроса проникать в чужие мысли и в чужую память – одним Высшим ведомо, как именно.