Истинное зло (ЛП)

— Нет, только мои органы, — поправила Крина. — Я принесла их в жертву, забрав свою магию, чтобы подписывать более лучшие и нужные. Яд меня не убьет, сердце и легкие не пострадают.

— Потому что ты уже мертва.

Крина пренебрежительно махнула рукой. Она случайно размазала кровь по странице лежащей перед ней книги. Воротник ее рубашки слегка приоткрылся, как раз достаточно, чтобы на свету показались передние ноги ее татуировки жука.

— Конкретика не важна. Я часто принимаю ванны, чтобы запах не становился заметным. Ты научил меня курить, но у меня не хватает на это сил.

Ее желудок, о котором шла речь, словно шар, наполненный ядом, раскачивался от ее слов и грозил разорваться. Все вокруг пахло болезнью и гноем. Крина с заплетенными в косу волосами и идеальным макияжем, и сочащимися жидкостью из ее раковины. Жук на ее груди казался более подходящим, чем когда-либо прежде.

— Ты отвратительна, — с благоговением произнес Том. Он сделал шаг вперед, неуверенный в своих движениях. Крина улыбнулась ему, поощряя его приближение. Она убрала книгу с опасной территории, а затем принялась зачерпывать свои внутренности обратно в нужное место.

— Ты сама себя вивисекировала, — сообразил Том. Это имело смысл — ее отличное знание анатомии. Ее не беспокоило смятение из-за беспорядка и болезни.

— Нет никакой внутренней работы тела, которую бы я не исследовала, — легко подтвердила Крина. Что-то прокисшее, как изюмина, вернулось на свое место. Том гадал, что это-яичники или сморщенная почка. — Я узнала все, что есть в человеческой форме, поэтому вместо этого я обратила свой взгляд на разум.

Ее кожа сплелась воедино через переплетение сосудов и кожи. Молния с органическими зубцами, запирающаяся в извивающийся узел выпуклого белого шрама. Крина оставила рубашку расстегнутой — дразнящее напоминание о том, какие ужасы существуют под ее плотью.

Том тяжело вздохнул, собираясь с мыслями. Его пальцы дергались, паранойя жужжала, как злобные шершни в его венах.

— Ты превратила себя в труп, чтобы исследовать разум?

— Это звучит иррационально, — сказала она. — Я превратила свою жизнь в единую авантюру концепции разума и души. Есть мало вещей, которые были бы мне непонятны.

Том Риддл сказал:

— Потому что твой отец задушил твою мать на твоих глазах, и ты потратила свою жизнь, пытаясь понять почему.

Крина Димитриу застыла. Том тонко улыбнулся и уточнил:

— Твой первый пациент, Дэвид. Он был магглом, а твоя мать Мария — ведьмой. По неизвестным причинам, когда тебе было одиннадцать, твой отец убил твою мать и позволил посадить себя в тюрьму. Ты закончила свое образование в Дурмстранге, а затем нырнула в маггловскую медицину разума в надежде побеседовать со своим отцом и узнать почему. Как только он пообещал тебе ответ, то повесился в своей камере.

Том почувствовал, как победное ликование вливается в его слова, превращая их в самодовольную, наводящую на размышления интонацию.

— Я ошибаюсь, Крина Димитриу?

Ее пальцы дергались, несмотря на все ее попытки самоконтроля. Она ничего не ответила.

Том резко встал, начав маниакально расхаживать.

— Ты потратила всю свою жизнь на поиски знаний. Все твои достижения, твои титулы — все из-за твоей величайшей неудачи. Ты жалкая ведьма, посредственный врач, поэтому ты сотворила мерзость из своей плоти, чтобы понять.

Том просиял и прошептал:

— Но ты же знаешь, что никогда не поймёшь.

— Это неправда, — огрызнулась Крина. — Я знаю больше, чем кто-либо …

— Кроме мертвых … — рассмеялся Том. — Ты все еще не можешь понять, почему твой отец сделал это — почему он ждал и убил твою мать, когда ты была там. Удушение, такой интимный способ убийства …

— Ты ничего не знаешь …

— Я знаю! — закричал Том. В доме было тихо, если не считать легкого тиканья часов где-то в другом месте. Вязальные спицы Крины давно уже замерли, её движения были резкими и неловкими. — Я действительно знаю. Ты сожгла свою жизнь в погоне за тем, чего никогда не сможете получить. Морали и комфорту мешает присутствии прошлого. Ты изолировала себя, пожертвовала чем-то большим, чем твоя кожа, ради шанса на что-то большее. Ты украшаешь свой дом роскошными убранствами и богатством, но скрываешь культурные корни, от которых не способна избавиться.

— Том, — натянуто произнесла Крина. — Не говори мне о жертвах.

— Я потерял все! — возразил Том. — Я проиграл — моя жизнь потеряна! Почему ты не можешь этого понять? У меня здесь нет будущего, у меня здесь нет жизни. Ты, по крайней мере, выбрала потерять все, у меня же не…

— У тебя есть! — зарычала Крина, гнев исказил ее лицо во что-то уродливое. — Скажи мне, мальчик. Когда же ты прекратишь эту … эту раздражающую игру на жалости? Ты потерял все, но ты не первый! Неужели ты думаешь, что никто другой не испытывает такой же изоляции? Не чувствует пренебрежение? Потери? Ненависть? Ты особенный, но не исключительный, так что прекрати свою истерику и подумай.

Голос Крины смягчился.