Истинное зло (ЛП)

Она не прикасалась, и он испытал дикое ликование, когда ее глаза слишком долго задержались на грубой татуировке ручной иглой на его предплечье, защищавшая от мелких болезней и недомоганий; удары от плети и кровоточащие раны, и большие фиолетовые синяки, симметричные на его талии.

— И зелья для сна без сновидений тоже, — заговорил Том почти мурлыкающим тоном, бодрым в том смысле, что медиведьма, вероятно, завтра возьмет отпуск, — По крайней мере, на месяц.

— Хорошо, — хрипло согласилась она, быстро моргая, и начала быстро записывать.

Том и не подозревал, в каком жалком мире он живёт, с какими жалкими людьми. Ему уже странным болезненным образом не хватало интеллигентной компании Крины Димитриу

***

Глупо было оставаться в общественной комнате, но он не мог находиться в душной пелене пыли, в которой был вынужден переносить психиатрический сеанс.

Это слово уже казалось ему тошнотворным и отвратительным. Душевная болезнь — так называлось безумие, которое посылало людей из окопов на верную смерть. Он видел их воочию, как люди кричали и хватались за свои черепа, глядя на демонов, которых никто не видел. Том считал их жалкими, но что-то в Крине все изменило. Кто-то умный не стал бы тратить свое время на бессмысленных шутов, на тех, у кого нет надежды. Кто-то вроде нее не стал бы тратить жизнь на обсуждение и допрос тех, кого уже поглотило безумие.

Но он не мог себе представить, что ему нужно что-то вроде исцеления разума. Он не нуждался в смирительной рубашке, электричестве и разрезании мозга пополам, как он слышал, делали немцы. Быть другим означало бы его смерть, быть другим означало бы нужду в святой воде.

Он вздрогнул от этой мысли, поэтому побежал в гостиную, где было больше солнечного света, и свернулся калачиком в кресле, настолько маленьком и скромном, насколько это было возможно. Дневник лежал у него на коленях, нераскрытый, но в какой-то мере успокаивающий. Потрескавшаяся обложка была грязной в одном углу, он должен был найти где-нибудь масло, чтобы смягчить ее и починить как можно лучше.

Дверь открылась. Самая младшая из рыжеволосых вошла вместе с более старшей, Гермионой, которую он помнил.

Младшая замерла, затем уставилась на него с безмолвной злостью.

— О, отлично, — злобно прорычала младшая девочка, выкручивая руки, как будто собираясь вытащить палочку. Левая рука Тома, исцеленная от ожогов, вспыхнула фантомной болью.

— Я не буду сидеть в одной комнате с монстром! — закричала она яростно.

Гермиона попыталась утихомирить ее или как-то сдержать. Том отвел взгляд, вместо этого уставившись на картины на стенах. Он смутно помнил их по описаниям, которые дал ему Орион.

— Уберите от меня эту чертову книгу! — закричала девушка, указывая на дневник на коленях Тома. Том почувствовал, как у него разболелась голова.

— Тогда дай мне что-нибудь получше почитать! — раздраженно огрызнулся он. Кожа была гладкой и мягкой в его руке, что помогало ему успокоиться.

Гермиона пристально посмотрела на него и слегка усмехнулась.

— У меня есть только Шекспир, и я сомневаюсь, что у тебя хватит терпения наслаждаться классической литературой.

У Тома выдался довольно напряженный день. Он прошел через бесчисленные испытания, но терпеть глупость агрессоров было уже слишком. Том судорожно вдохнул и медленно выдохнул. Он успокоился и посмотрел с синтетическим холодом, с легкой ухмылкой, которая злобно изогнулась по краям.

Младшая девочка, Джинни, побледнела и мгновенно выскочила из комнаты. Гермиона замерла, не в силах поверить в то, что увидела.

— Я бы не оценил классику, — коротко и холодно отрезал он. Слова, казалось, повисли в воздухе, и ухмылка Тома стала еще более злобной. Он прокрутил в памяти те ночи в приюте, когда от скуки читал книги при свете фонаря.

— Завтра, и завтра, и завтра, — Том вздрогнул, слова мягко перекатывались, когда он вспоминал строки драматурга на старой испачканной бумаге. — Крадутся мелким шагом, день за днем, К последней букве вписанного срока.

Гермиона уставилась на него, прежний ужас начал пузыриться, превращаясь во что-то любопытное и сдержанное.

-… Макбет? — тихо догадалась она.

Улыбка Тома была такой же острой, как и прежде.

— Я нахожу трагедии более привлекательными. Романтика — его напрасные усилия.

Гермиона вздрогнула.

— Люди утверждают, что «Ромео и Джульетта» — его лучшая работа.

— Как жаль, — безжалостно проговорил Том, — Что люди склонны быть идиотами себе во вред.

— Нельзя винить людей вообще! — голос Гермионы перешел в пронзительный визг. — Это … это фанатизм!

Выражение лица Тома не дрогнуло.

— Если ты хочешь поспорить о литературе, я советую тебе почитать. Какими бы знаниями ты ни обладала сейчас, они ничтожны. Философия, а потом возвращайся ко мне.

Гермиона вспыхнула уродливым красным румянцем, от которого Том пришел в дикий восторг. Ее глаза наполнились искрами и слегка увлажнились, она шмыгнула носом от оскорбления, а затем вылетела из комнаты. Дверь со щелчком захлопнулась за ней, задребезжав. Где-то в глубине дома закричал портрет.