Истины в моем сердце. Личная история

Я придерживалась этого принципа, работая с потерпевшими, чьи достоинство и безопасность всегда были для меня превыше всего. Требуется огромное мужество, чтобы поделиться своей историей и выдержать перекрестный допрос, зная, что авторитету личности и подробностям личной жизни будет уделяться пристальное внимание. Но когда потерпевшие выступают, они делают это на благо всех нас – чтобы привлечь к ответственности тех, кто нарушает закон.

Формула «от имени народа» была моим компасом – и не было ничего, что я воспринимала бы более серьезно, чем власть, которой теперь обладала. Находясь в своей должности, я имела право решать, выдвигать ли против кого-либо обвинения, и если да, то какие и сколько. Я могла договариваться о соглашениях относительно признания вины и предоставлять суду рекомендации по вынесению приговора и освобождению под залог. Я только начинала работать прокурором, и все же у меня была власть лишить человека свободы одним взмахом пера.

Когда пришло время заключительной речи, я подошла к скамье присяжных. Я решила говорить без записей, чтобы не заглядывать в бумажку, зачитывая свои лучшие аргументы в пользу того, почему присяжные должны осудить обвиняемого. Мне хотелось посмотреть им в глаза. Я считала, что должна знать свое дело вдоль и поперек, чтобы суметь воспроизвести его детали даже с закрытыми глазами.

Закончив свою речь и направившись обратно к столу прокурора, я мельком взглянула на аудиторию. Эми Резнер, моя подруга с первого дня профориентации, сидела с широкой улыбкой на лице, подбадривая меня. Теперь мы обе были в деле.

Ежедневная работа была напряженной. В любой момент времени прокурор может жонглировать более чем сотней дел. Мы начали с работы на более низком уровне: спорили о предварительных слушаниях, проводили судебные процессы по таким проступкам, как вождение в пьяном виде и мелкие кражи. С годами я набирала все больше и больше опыта и продвигалась вверх по служебной лестнице. Настал момент, когда я начала заниматься тяжкими преступлениями, что вывело работу на совершенно новый уровень.

Я изучала полицейские отчеты и опрашивала свидетелей. Вместе с судмедэкспертом я просматривала фотографии вскрытия, всегда осознавая, что вижу чьего-то ребенка или родителя. Когда полиция арестовывала подозреваемого, я приходила в полицейский участок, становилась по другую сторону стекла в комнате для допросов и передавала записки следователям, проводившим допрос.

Как только я начала заниматься уголовными преступлениями, меня назначили в отдел убийств. В пятницу днем мне выдавали портфель с пейджером (хай-тек начала девяностых), ручкой и блокнотом, копией Уголовного кодекса и списком важных номеров для звонков. В течение следующей недели, когда бы ни зазвонил пейджер, это означало, что произошло убийство и я нужна на месте преступления. Обычно приходилось вскакивать с постели между полуночью и шестью часами утра. Моя задача состояла в том, чтобы убедиться, что доказательства собраны надлежащим образом, со всеми соответствующими конституционными гарантиями, чтобы они были применимы в суде. Мне часто приходилось объяснять потерпевшим и их семьям, что есть разница между тем, что мы знаем, и тем, что мы можем доказать. Существует гигантская пропасть между арестом и осуждением, и если вы хотите перейти от одного к другому, вам нужны доказательства, полученные законным путем.

В зале суда я была как дома. Я чувствовала ритм всего процесса. Мне было комфортно с его особенностями. В конце концов я перешла в подразделение, которое занималось расследованием сексуальных преступлений – сажало за решетку насильников и растлителей малолетних. Это была трудная, мучительная и крайне важная работа. Я встречала много девочек, а иногда и мальчиков, подвергавшихся насилию, нападениям, испытывавших на себе пренебрежение со стороны людей, с которыми они находились в доверительных отношениях.

Особая сложность таких дел состояла в том, что для вынесения обвинительного приговора часто требовалось, чтобы человек, переживший нападение, дал показания. Я провела много дней в Оклендской больнице, встречаясь с выжившими и рассказывая им о том, что значит выступить в суде, на что будет похож этот опыт. Для некоторых из них было просто немыслимо встать на трибуну и во всеуслышание рассказать о том, о чем они не хотели говорить даже в частном порядке.

В переживании сексуального насилия так много боли и муки. Сдерживание такого рода эмоциональной травмы для того, чтобы дать показания, требует необычайного мужества и стойкости. Особенно это трудно, когда обидчик также находится в зале суда, когда этот обидчик член семьи или друг, и человек знает, что будет подвергнут перекрестному допросу защитником, чья работа состоит в том, чтобы поставить под сомнение слова потерпевшего. Я никогда не осуждала тех, кто не смог заставить себя пройти через это.