Истины в моем сердце. Личная история

Часто, особенно в случаях с самыми маленькими детьми, проблема получения обвинительного приговора сводилась к способности и готовности ребенка давать показания. Такие дела терзали меня больше всего. Никогда не забуду крошечную, тихую шестилетнюю девочку, к которой приставал ее шестнадцатилетний брат. Моя работа состояла в том, чтобы сидеть с этим милым маленьким ребенком и выяснять, смогу ли я убедить ее рассказать мне свою историю – и сможет ли она повторить ее снова перед присяжными. Я проводила с ней много времени, играя с игрушками, играя в игры, пытаясь построить доверительные отношения. Но как бы я ни старалась, я знала (просто знала), что она никак не сможет объяснить присяжным, что ей пришлось пережить. Помню, как вышла из помещения, не выдержав, пошла в туалет и расплакалась. Без ее показаний, вне всяких сомнений, я ни за что не смогла бы доказать обвинения. Несмотря на всю свою прокурорскую власть, мне кажется, я никогда не чувствовала себя настолько беспомощной.

Это были лишь некоторые из проблем защиты детей от насильников. Сами присяжные иногда, казалось, были более склонны верить взрослым, чем детям. Это особенно проявлялось в делах о сексуальной эксплуатации подростков. Часто мне вспоминается случай с четырнадцатилетней девочкой, которая сбежала из приемной семьи с группой молодых людей из своего района.

Вместо того чтобы быть ее союзниками и защитниками, они отвели ее в пустую квартиру и изнасиловали. Было видно, что в раннем возрасте она научилась не доверять взрослым; отношение скептицизма и враждебности она носила как доспехи. Я сочувствовала этой бедной девочке, у нее было ужасное детство, которое стало началом пути по наклонной. Но я также хорошо понимала, как она будет выглядеть перед присяжными, когда войдет в зал суда, жуя жвачку, и, возможно, будет демонстрировать презрительное отношение к процессу.

Я переживала: увидят ли присяжные в ней ребенка, которым она была, невинную жертву серийного насилия? Или просто вычеркнут ее из жизни, потому что она одета «неподобающе» и сама все это заслужила?

Присяжные – это люди, им свойственны человеческие отклики и реакции. Я понимала, что должна учитывать их отношение, если хочу иметь хоть какой-то шанс подтолкнуть их к более справедливой интерпретации фактов.

Я видела, что они плохо реагируют на нее. Было заметно, она им не нравится. «Уголовный кодекс был создан не для того, чтобы защитить кого-то из нас, – напомнила я присяжным. – Он для всех. Эта девочка – ребенок. Она нуждается в защите от хищников, которые собираются наброситься на нее. И одна из причин, по которой обвиняемые выбрали ее в качестве своей жертвы, заключается в том, что они думали, что вы не отнесетесь к ней серьезно и не поверите ей». В конце концов мы добились обвинительного приговора, но не уверена, что он много значил для этой девочки. После суда она исчезла. Я просила некоторых следователей помочь мне найти ее. Мы получили обрывочные сведения о том, что ее продают на улицах Сан-Франциско, но так и не смогли подтвердить этого. Больше я ее никогда не видела.

Трудно было не чувствовать тяжести системных проблем, с которыми мы столкнулись. Посадить насильников этой девочки в тюрьму означало, что они не смогут причинить вред другим детям. Но как насчет той, которой они уже успели нанести вред? Как наша система помогла ей?

Приговор не дал ей исцеления, приговора было недостаточно, чтобы вырвать ее из порочного круга насилия, в котором она оказалась. Такова реальность, и вопрос о том, что с ней делать, не выходил у меня из головы. Иногда он отходил на второй план, иногда возникал снова. Прошло еще несколько лет, прежде чем я смогла заняться им вплотную.

В 1998 году, после девяти лет работы в прокуратуре округа Аламеда, меня пригласили поработать на другой стороне залива, в окружной прокуратуре Сан-Франциско. Мне предложили возглавить подразделение, которое занималось делами насильников и серийных преступников. Поначалу я не решалась, и не только потому, что мне нравилось работать в Аламеде. В то время окружная прокуратура Сан-Франциско имела сомнительную репутацию.

Меня беспокоили истории о нарушениях. В то же время это было повышение: я буду руководить подразделением, курировать команду прокуроров. Это была возможность роста. Кроме того, мой друг и наставник Дик Иглхарт, который тогда был главным помощником окружного прокурора Сан-Франциско, активно звал меня к себе. С некоторым трепетом я все же приняла предложение – и вскоре обнаружила, что мои опасения были не напрасны.

В офисе царил беспорядок. По одному компьютеру на двоих, никакой картотеки и базы данных для отслеживания дел. Ходили слухи, что, когда адвокаты заканчивали дело, некоторые из них выбрасывали папки в мусорное ведро. Это было в конце 1990-х, а в прокуратуре все еще не было электронной почты.