Истины в моем сердце. Личная история

Но, как и многие другие подобные районы в Америке, в послевоенную эпоху Бэйвью оказался забыт. Когда верфь закрылась, на ее месте ничего не возникло. Красивые старые дома были заколочены досками; токсичные отходы загрязняли почву, воду и воздух; наркотики и насилие отравляли улицы; и самая настоящая бедность надолго поселилась здесь. Район был непропорционально широко представлен в системе уголовного делопроизводства, его население страдало от низкой раскрываемости преступлений. Семьи в Бэйвью, многие поколения которых жили в Сан-Франциско, были отрезаны (в прямом и переносном смысле) от перспективы жизни в процветающем городе, который они называли своим домом. Бэйвью был таким местом, куда никто не заезжал, если только не нужно было ехать по делу. Чтобы попасть из одной части города в другую, через этот район проезжать было не нужно. Он был, в глубоком трагическом смысле, невидим для остального мира. Я хотела это изменить. Поэтому я разместила штаб-квартиру своей кампании в самом сердце Бэйвью, на углу 3-й авеню и улицы Гальвез.

Политконсультанты решили, что я спятила. Они заявили, что никакие волонтеры ни за что не поедут в Бэйвью из других частей города. Но именно такие места, как Бэйвью, в первую очередь вдохновляли меня на участие в выборах. Я принимала участие в выборах не для того, чтобы иметь шикарный офис в центре. Я боролась за возможность представлять людей, чьи голоса не были услышаны, и дать обещание общественной безопасности каждому району, а не только избранным. Кроме того, я не была согласна с тем, что люди не придут в Бэйвью. И я оказалась права: они пришли. Десятками.

Состав населения Сан-Франциско, как и нашей страны в целом, очень разнообразен. Однако Сан-Франциско глубоко сегрегирован, образно говоря, это скорее мозаика, чем «плавильный котел». И наша кампания привлекла людей, представлявших это пестрое общество. Добровольцы и единомышленники хлынули из Чайнатауна, Кастро, Пасифик-Хайтс, района Миссии: белые и черные, азиаты и латиноамериканцы, богатые и работяги, мужчины и женщины, старые и молодые, геи и натуралы. Группа подростков-граффитистов украсила заднюю стену предвыборного штаба, написав на ней гигантскими буквами: «Справедливость». Штаб гудел от наплыва волонтеров: одни звонили избирателям, другие собирались за столом и вкладывали листовки в конверты, третьи брали планшеты и ходили по квартирам, рассказывая жителям района о том, что мы пытаемся сделать.

Мы подъехали к штабу вовремя. Я выпустила маму из машины.

– Ты не забыла гладильную доску? – спросила она.

– Нет, конечно. Она на заднем сиденье.

– Хорошо. Люблю тебя, – отозвалась мама, захлопывая дверь машины.

Отъезжая, я услышала, как она кричит мне вслед: «Камала, а клейкую ленту?»

У меня была клейкая лента.

Я вернулась на дорогу и поехала к ближайшему супермаркету. Было субботнее утро, час пик в продуктовых отделах. Я вырулила на стоянку, поставила машину на одно из немногих свободных мест и схватила гладильную доску, ленту и рекламный плакат, который выглядел немного потрепанным из-за того, что его все время таскали туда-сюда.

Если вы думаете, что баллотироваться в окружную прокуратуру – это гламурно, жаль, что вы не видели, как я шагаю через парковку с гладильной доской под мышкой. Помню детей, которые с любопытством смотрели на эту доску и показывали пальцем, и мам, которые подталкивали их, чтобы они шагали вперед. Я не обижалась. Должно быть, я выглядела неуместно – а то и вовсе как человек не в своем уме.

Но гладильная доска – это идеальный столик для работы стоя. Я поставила ее чуть в стороне от входа в супермаркет, рядом с тележками, и повесила плакат с надписью «Камала Харрис, голос за справедливость». Когда кампания только начиналась, мы с моей подругой Андреа Дью Стил придумали мою первую черно-белую агитационную листовку: краткую, на одну страничку, в ней были биография и сжатое изложение моих позиций. Позже Андреа основала Emerge America – организацию, которая ищет женщин-демократов и обучает их выдвижению своих кандидатур на выборные должности по всей стране. Я положила несколько стопок листовок на гладильную доску, а рядом с ними – планшет с подписным листом и приступила к работе.

Покупатели проходили со своими тележками через раздвижные двери, щурясь от солнца, пытались вспомнить, где они припарковали машину, и тут слева от них раздавалось: «Привет! Я Камала Харрис. Я баллотируюсь на пост окружного прокурора и надеюсь на вашу поддержку».

По правде говоря, меня бы вполне устроило, если бы они просто запомнили мое имя. В начале кампании мы провели опрос, чтобы узнать, сколько человек в округе Сан-Франциско слышали обо мне. Выяснилось, что целых шесть процентов опрошенных. То есть шестеро из каждых ста человек слышали обо мне раньше. Я не могла не задаться вопросом: не попала ли моя мама в список тех людей, которых волонтеры обзвонили наугад?