Источник

По приказу жрецов грянула музыка, и из распахнувшихся дверей показалась Либама. Теперь она была обыкновенной проституткой, но ее облекал все тот же хитон, который красивыми складками ниспадал с ее стройного тела.

Медленно, с ритуальным изяществом, жрецы совлекли с нее одежды, и теперь Либама снова предстала нагой и одинокой, полной того непреодолимого обаяния, которым она светилась в те семь дней и ночей, когда Урбаал познавал ее. Она была еще более желанна, чем та девушка, что он помнил, более чувственна, чем сама Астарта, – живая и радостная молодая женщина, которая может одарить мужчину таким счастьем, что он никогда его не забудет.

Даже Тимма не ожидала, что храмовая проститутка окажет такое воздействие на Урбаала. Глухая непонятная дрожь окончательно исчезла, и ее место заняло нерассуждающее юношеское возбуждение. Теперь Урбаал видел только Либаму, словно она танцевала лишь для него одного. Он отдернул руку от Тиммы и стал проталкиваться вперед, словно сегодня ему снова мог выпасть шанс – жрецы опять изберут его возлечь с Либамой и своей мужской силой обеспечить плодородие грядущему году. Пробившись в первые ряды, он втянул живот, стараясь выглядеть моложе. Он держал голову откинутой назад и широко улыбался, чтобы привлечь внимание, но продолжал неотрывно следить за девушкой на ступенях храма, снова и снова переживая тот экстаз, который они познали в их служении Астарте.

– Бедный глупый мужчина, – шептала Тимма, пробираясь поближе к нему, чтобы успеть утешить мужа, когда жрецы выберут для весеннего ритуала другого человека. Но когда она оказалась рядом с Урбаалом, на лице которого застыла улыбка, Либама начала ту часть танца, которая носила откровенно чувственный характер, и Урбаал придвинулся вплотную к ступеням, движимый надеждой, что сейчас назовут его имя. Он уже был не в состоянии владеть собой, и Тимма видела, что его губы шевелились в страстном молении: «Астарта, пусть это буду я!»

Барабаны смолкли. Либама, завершив танец, осталась стоять с широко раздвинутыми ногами, и ее взгляд ждал появления нового возлюбленного. Жрец торжественно провозгласил: «Это Амалек!» – и высокий пастух, взбежав по ступенькам, позволил сорвать с себя одежду.

– Нет! – запротестовал Урбаал, отчаянно пробиваясь к храму. По пути он вырвал у стражника копье, и, когда Амалек сделал шаг к жрице, Урбаал всадил ему копье в спину. Амалек отшатнулся вправо, пытаясь удержаться на ногах, и рухнул навзничь. Либама, видя, как Урбаал с глупым выражением лица и трясущимися руками идет к ней, вскрикнула, отпрянув, и этот жест отторжения потряс фермера. Прежде чем кто-либо успел остановить его, Урбаал сбежал по ступеням храма и с дикими глазами кинулся к воротам города.

Словно они ожидали этой трагедии, жрецы слаженно приступили к исполнению своих обязанностей.

– Молчание! – приказали они, когда верховный жрец лично убедился, что Амалек мертв.

Но Либама продолжала стоять в ожидании, и, поскольку она была земным воплощением Астарты, обряд, в центре которого находилась она, должен был быть продолжен, или, в противном случае, на Макор обрушатся голод и бедствия. Даже смерть не имела права прервать обряд, посвященный жизни, и жрец вскричал: «Этот человек – Хетт!» Серьезно и неторопливо бородач поднялся по ступенькам, скинул одежду и, учитывая все, что тут происходило, на удивление мужественно прошел мимо мертвеца и, взяв Либаму на руки, отнес ее в покой, где им предстояло заниматься любовью. Под рокот барабанов двери храма были закрыты, и символический ритуал преклонения перед Астартой был продолжен.

Урбаал, промчавшись через ворота, кинулся к своей оливковой роще. Там он остановился; на несколько минут, пытаясь осознать, что же все-таки произошло, но единственное, что он понимал, да и то смутно, было то, что он кого-то убил. Растерянный, он вышел из-под сени оливковых деревьев, вышел к дороге на Дамаск и, спотыкаясь, побрел по ней к востоку. Он преодолел лишь небольшой участок пути, когда увидел, как к нему приближается человек, которого он никогда раньше не видел. Пришелец был ниже его ростом, но нелегкие годы в пустыне сделали его жилистым и мускулистым; у него были голубые глаза и темная борода. От него исходило ощущение ума и смелости, но манера поведения говорила, что он не ищет лишних неприятностей. Его сопровождали многочисленные жены, дети и молодые мужчины, которые, чувствовалось, безоговорочно подчинялись ему, как вождю, следом за ними тянулась отара овец и стадо коз. На ногах у него были плотные сандалии, ремешки которых обвивали щиколотки; с одного плеча свисал шерстяной плащ, оставляя другое плечо свободным; плащ был желтым, украшенным красным полумесяцем. Мужчина вел за собой караван мулов.