Источник

Внезапно в этой маленькой комнате перед Куллинейном возник облик его сестры из Чикаго. Эта глупая баба нарожала трех дочерей, и к тринадцати годам все они под ее руководством превращались в преждевременно созревших Клеопатр – губная помада, перманент и какие-то прыщавые юнцы рядом. Юность его племянниц пролетела быстро и незаметно, и к шестнадцати годам каждая из них таскала в сумочке презервативы на тот случай, если спутник забудет о них. Им было бы трудно понять слова Тедди Райха и его дочери – тут совершенно по-иному воспитывали детей, и только сейчас Америка начала следовать по этому пути. Его размышления прервались, когда в комнату вернулся молодой человек, чисто выбритый, но все так же в шортах. Несколько смущаясь, он оделся и отправился на общее собрание, которое проходило в школьном здании.

– Скажи им, что я буду через минуту! – крикнула дочка Райха и, повернувшись к Куллинейну, спросила: – Как вы думаете, я готова для учебы в Чикаго?

– Более чем, – заверил он ее.

– И вы поможете мне подать документы?

– Буду только горд оказать содействие.

Девушка ушла, и мужчины остались сидеть в комнате.

– А ты считал, что это невозможно? – спросил Райх и, не дожидаясь ответа от удивленного археолога, продолжил: – Наша система добилась поразительных результатов. Нет подростковых правонарушений. Никаких. Минимум сексуальных отклонений. Конечно, и у нас случаются супружеские измены, бывает, злословят, но количество удачных браков у нас куда выше нормы. И когда наши дети становятся взрослыми, у них уже есть крепкие, здоровые установки, которые так нужны Израилю.

– Но жить всем вместе… до восемнадцати лет?

Райх засмеялся:

– Я знаю в Америке кучу психопатов, которые чувствовали бы себя куда лучше, если бы в молодости вели такой образ жизни. Он бы уберег их от массы психических расстройств.

Куллинейн подумал, нет ли в словах Райха какого-то намека, обращенного к мужчине на четвертом десятке, который все еще не женат. Может, в самом деле все сложилось бы по-другому, обитай он нормальным образом в одной комнате с девушками, пока ему не исполнилось бы восемнадцать лет. Но этим размышлениям положил конец голос Райха, который сказал:

– Нас, кибуцников, всего четыре процента от населения Израиля. Но мы поставляем примерно половину национального руководства. Во всех областях. Потому что мы растем и воспитываемся на честных идеалах. На надежном основании.

Он стал приводить имена знаменитых лидеров Израиля – и все они были старые кибуцники.

– И никому из них ничего не принадлежит? – удивился Куллинейн.

– А что принадлежит тебе? Принадлежит на самом деле? – возразил Райх. – Твое образование. Характер. Твоя семья. Чем иным ты действительно владеешь? Или оно владеет тобой? – Однако когда они возвращались к дому археологов, Райх признался: – Ежегодно население кибуцев уменьшается. Сегодня людей больше не интересуют наши идеалы. Только быстрые баксы. – Он с сокрушением покачал головой. – Настолько, что это очень плохо для Израиля.

И в таком мрачном настроении Райх пошел в обратный путь мимо зданий, которые строил своей одной рукой.

Пришел сентябрь, и на раскопках началась большая серьезная работа. Увлечение замком крестоносцев осталось в прошлом; война между религиями стихла; следы римлян и греков погребены под пылью веков; евреи возводили свои рогатые алтари; и теперь археологи добрались до тех туманных, но богатых открытиями столетий, когда оставшаяся в памяти история только начиналась. Наконец обе траншеи достигли одного уровня и, соревнуясь друг с другом, извлекали обломки глиняной посуды, разбитой женщинами, еще не привыкшими к кухонной утвари, а россыпь кремневых сколов через века доносила рассказы о мужчинах, которые не знали железа и выходили на охоту лишь с каменными остриями, примотанными к деревянным древкам.