Источнику не нужно спрашивать пути

Все это я говорю в общем. В моих терапевтических пись­мах, в моем последнем терапевтическом письме, я писал об одной еврейской женщине, которая сама была узницей конц­лагеря. Она собиралась в Мюнхене делать доклад в память го­довщины того дня, когда еврейские врачи в этом городе были лишены права практики. Она прислала мне проект своего док­лада с просьбой, чтобы я высказал свое мнение. В докладе эта женщина выдвигала некоторые обвинения. В своем ответе я написал ей примерно следующее: самое уместное — скорбь. Когда в Иерусалиме — я видел это сам — люди подходят к памятнику жертвам Холокоста, они плачут. Люди стоят и плачут. Но если бы кто-то подошел ко мне и сказал: «Ты немец», я бы не смог больше плакать. Обвинения прекращают траур. То же самое я наблюдал и в Хиросиме. Люди приходят к памятнику жертвам Хиросимы и плачут. Я тоже плакал. Но если бы кто-нибудь пришел и сказал: «Ты американец», человек не смог бы больше плакать. Обвинители лишают жертв возможности скорбеть, а скорбь и есть самое уместное в данном случае. Совместная скорбь объединяет. В скорби нет места надменности. Это целительная скорбь.

Воспоминания, которыезавершают иобъединяют

В последние годы я много думал о взаимном влиянии живу­щих и умерших друг на друга. В прошлом году в Германии в связи с Франкфуртской книжной выставкой состоялась дис­куссия о воспоминаниях. Эта дискуссия отозвалась болью в моей душе тем, что она так поверхностна, и тем, что она не прониклась глубиной происходящего. В своей книге «Der Abschied» («Прощание») я писал об этом, но все же мне чего-то не хватало. Я не совсем понимал это. Тогда я размышлял о том, какими должны быть воспоминания, целительные воспомина­ния. Воспоминания, которые заканчивают нечто и объединя­ют одновременно.

Если человек, будучи ребенком, пережил что-то страшное, он часто вытесняет воспоминание об этом. Психоанализ пока­зал нам, как важно, чтобы вытесненное было извлечено на свет.

53

Но наблюдение подсказывает: если нечто показалось на свет, это еще не есть решение. Необходим следующий важный шаг. Этот важный шаг заключается в том, чтобы человек согласился с происшедшим без сожаления. Например, произошел несчас­тный случай, и человек полностью парализован. Он постоянно вспоминает о случившемся в любом случае. Но решения не будет до тех пор, пока человек не согласится с событием без сожаления. Это очень трудный шаг. Но если не сделать его, будет еще хуже. Можно представить себе, что будет, если чело­век не может согласиться с произошедшим, если он постоянно будет жалеть об этом.

Если такой шаг удается, если человек, невзирая на состоя­ние бессилия, в котором он находится (ведь изменить случив­шееся все равно невозможно), сможет согласиться с происшед­шим, таким, как есть, — в момент согласия он достигает глуби­ны души и получает силу, которой нет у других людей, за ис­ключением переживших нечто подобное и согласившихся с этим.

То же относится и к жертвам концлагерей. Выжившие уз­ники и мы должны быть в силах согласиться с тем, что было, иначе мы останемся отрезанными от этих событий. Согласие возможно, только если мы будем понимать случившееся в кон­тексте чего-то большего, чего мы понять не можем. В нас живет потребность избегать страшного, как будто этого быть не дол­жно. При этом именно ужасное в конечном итоге — основа всему и движет всем. Только тот, кто согласен с ужасным, пол­ностью свободен.

Один случай мне это наглядно показал. В Центре Холокоста в Сан-Франциско ко мне обратилась одна женщина, пожилая дама, которая ребенком была узницей концлагеря Дахау. Она описала мне такую сцену: она лежит на полу, солдат СС, поста­вив ногу ей на живот, расстреливает еврейских детей. Это са­мое ужасное, что можно себе представить. Но в тот момент с ней что-то произошло. Она внезапно ощутила, что находится где-то по ту сторону происходящего, почувствовала невероят­но глубокое счастье, она не чувствовала ни ужаса, ни боли. Она сказала: «Если бы в тот момент мне прокололи ножом руку, я бы не почувствовала ничего». В тот момент она была в созву­чии с чем-то большим, частью которого было и происходящее. С тех пор ее сопровождает это чувство. Она также сказала: «Я совершенно примирилась с Гитлером во мне, с преступником во мне. Нет ничего такого, что бы мне мешало».

54

То, что я говорил о жертвах, в равной степени относится и к преступникам. Преступники также вплетены в нечто, что стоит над ними и использует их. Это можно увидеть во мно­гих расстановках. Если в таких расстановках дать происходя­щему свободно развиваться, то между преступниками и их жертвами на самом глубоком уровне возникает связь. Они становятся равны. На самом глубоком уровне они равны. В этот момент жертвы — больше не жертвы; преступники — больше не преступники. Живые должны отступить в сторону от того важного, что происходит между жертвами и преступ­никами. Тогда наступит мир.

Убийцувлечеткегожертве