Исток

Поглядел на послов, покачал головой:

   — Говори, Аскольд.

Задыхаясь от душившей обиды, Аскольд принялся рассказывать всё, как было, спеша выплеснуть всю горечь, накопившуюся на сердце.

Понемногу в Золотую Палату заходили старшие дружинники, толпились у двери, не решаясь садиться.

   — Дир, неужто простим грекам позор наш? — закончил Аскольд. — Греки ругу платить нам не собираются.

Зашумели собравшиеся воеводы и старцы градские.

   — Тише, вы!.. — прикрикнул на них Дир. — Расшумелись на ночь глядя...

Опечалилась старшая дружина.

Понимал их чувства Дир — и обиду терпеть негоже, да удачный поход и прибыль мог сулить немалую. Пожалуй, дело было даже не столько в обиде, сколько в разочаровании...

Обычно послы возвращались из Царьграда с обильными дарами, вино заморское рекой текло, а тут...

Конечно, теперь воеводы и бояре станут склонять Дира к походу в земли греческие.

Доходы от родовых земель обеспечивали боярам и князьям изрядный достаток, но главным источником богатства были сокровища, полученные в походах...

Военная добыча делилась пропорционально числу выставленных воинов, и потому самые именитые бояре больше всех были заинтересованы в дальних походах.

Коли разобьют дружину — невелика потеря, народу на Руси много, бабы каждый год рожают... Зато в случае удачи захваченная добыча с лихвой покрывала все затраты.

   — Прощать грекам обиду я не намерен... Но и спешить не станем.

Дир помолчал.

   — Торговать в Царьграде до поры не будем, дабы не учинили нам греки новых обид. Про то, как нам посчитаться с императором, решим по весне. До той поры никому ничего не сказывать, никому виду не подавать, что греки обидели нас. Во все пределы разослать гонцов, чтобы на весну готовили лодьи, припасы, оружие... А сейчас идите все прочь!

Почёсывая в затылках, старшие дружинники потихоньку удалились, оставив великого князя наедине со своими заботами.

Диру предстояло провести не одну бессонную ночь, чтобы принять верное решение.

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

Три дня и три ночи бушевал ураган над полуночным берегом Русского моря.

Три дня и три ночи выползали из-за скалистых гряд Таврических гор зловещие чёрные тучи, сеющие громы и молнии, заливающие землю и море неиссякающей влагой.

Три дня и три ночи кряду молился в прибрежной пещере брат Косьма, испрашивая у святого Николая, чудотворца и покровителя путешествующих, милости и спасения всем, кого лютая непогода застала в бушующем море.

К рассвету четвёртого дня прекратился кромешный ливень, унеслись прочь тяжёлые облака, ветер стих, словно его и не бывало, а море стало походить на отражение небесного свода — такое же чистое, гладкое, безмятежное и умиротворённое.

Возблагодарив Господа и святителя Николая за дарованный миру покой, брат Косьма выбрался из своей пещеры, по заветной тропинке спустился на берег моря и увидел там скрюченную фигурку молодого раба.

Опутанный буро-зелёными водорослями, мускулистый юноша неподвижно лежал на влажном песке, а его связанные в запястьях руки мёртвой хваткой вцепились в обломок корабельного бруса.

Очистив ноги раба от водорослей, брат Косьма увидел, что и лодыжки юноши крепко связаны сыромятными ремнями.

Вздохнул сочувственно брат Косьма, перекрестил юного страдальца, а затем принялся зубами и крепкими ногтями распутывать набухшие солёной водой узлы, промучился не меньше получаса, но всё же освободил раба от пут, затем бережно поднял лёгкое тело юного раба на руки и поднялся с ним по тропинке ко входу в пещеру.

На разостланной волчьей шкуре по узкому земляному лазу втянул бесчувственного раба в пещеру, устроил на своём ложе из грубых камней, едва притрушенных прошлогодним сеном, заменявшим отшельнику лебяжью перину.

Огонь в небольшом очаге едва теплился, дым сизыми струйками завивался под сводами пещеры, пробиваясь в едва заметную трещину наверху. Косьма разворошил серые угли, подбросил охапку хвороста и, когда пламя с гудением поднялось над очагом, подвесил на шесте старый скифский горшок с чечевичной похлёбкой.

Вернувшись к юному страдальцу, всё ещё не подававшему признаков жизни, Косьма принялся горячо молить Вседержителя:

   — Царю небесный, утешителю, душе истинный, иже везде сыи и вся исполняй, сокровище благих, и жизни подателю, прииди и вселися в ны, и очисти от всякия скверны, и спаси, Боже, душе наши...

Прикоснувшись лбом к холодным камням, на которых возлежал раб, Косьма трижды перекрестил незнакомца и прошептал, поднимая печальные глаза к тёмному своду пещеры:

   — Помилуй нас, Господи, помилуй нас!..

И, словно отвечая Косьме на его мольбы, по лицу юного раба пробежала лёгкая судорога, он слабо пошевелился и простонал:

   — Пи-ить...

Косьма прислушался — не показалось ли ему, что спасённый раб заговорил по-славянски?

Ещё раз перекрестил его, забормотал неистово и страстно:

   — Всякого бо ответа недоумевающе, сию ти молитву, яко владыце, грешнии рабы твои приносим: помилуй нас, Господи!..

И вновь слабо пошевелился молодой раб, облизал пересохшие губы и прошептал тихо, но явственно:

   — Пить... Воды... Пить.