Исток

И когда полз по тёмному лазу, вдруг припомнилось ему слово в слово давнее наставление, данное дедом: «Есть двенадцать разновидов лихорадки — Трясовица, Огневица, Знобея, Пералея, Горькуша, Крикуша, Чернетея, Пухлея, Желтея, Дряхлея, Дремлея и Дрожея... Счастлив больной, ежели одновременно с ним больны ещё несколько сородичей — ведь, будучи занята, перелетая от одного больного к другому, не имеет возможности лихорадка трясти недужного безостановочно, даёт время отдохнуть и болящему... Чтобы напугать проклятую хворь, человеку, страдающему лихорадкой, нужно прежде всего вымазать сажей лицо, затем надеть вывороченный наизнанку тулуп либо ещё каким способом напугать виновницу болести. Правда, следует помнить и то, что не всякая лихорадка пугается. На Знобею и Трясовицу, бывает, действует. Прочие трясут так же, словно их и не пугали...»

Молитвы помогают крещёным, а для тех, кто пока ещё не уверовал в единого Господа, требуется колдовство. Для борьбы с напастями, вызванными злонамеренным колдовством, следовало прибегать к ещё более сильному колдовству.

Так что брат Косьма, сотворив молитву над спящим рабом, тут же вымазал ему лицо чёрной сажей, пристроил на голову закопчённый горшок и весьма сожалел, что нет у него в пещере хоть самого завалящего тулупчика.

Скоро явились послушники, принесли мёда и овса.

По старинному славянскому способу Косьма сварил целебное питьё, помогавшее в самый короткий срок восстановить утраченные силы.

Готовое снадобье брат Косьма освятил молитвами, а затем прошептал полагавшиеся по такому случаю заговоры — для верности.

— Благодарю Тебя, Господь мой, за то, что Ты даровал мне сего юного соотечественника, дабы он мог спасти свою душу.

Завершив исцеление юного отрока, брат Косьма вернулся к главному делу всей своей жизни и взял в руки перо.

* * *

Силы быстро возвращались в молодое тело.

Юный раб, очнувшись, настороженно молчал, на Косьму глядел с подозрением, словно ежеминутно ожидал подвоха.

   — Брат мой, не бойся ничего, — положа ладонь на лоб раба, ласково произнёс Косьма. — У меня в пещере ты как за каменной стеной...

   — Добро бы...

   — Откуда ты родом?

   — Киевского боярина Надёжи лодейник.

   — Как же, знаю Надёжу, знаю... — вздохнул Косьма, подпирая подбородок крепким кулаком. — Здоров ли он? Здорова ли мать его?

   — Здоровы были... А ты кто?

   — Все кличут меня Косьмой, и ты так зови — брат Косьма.

   — А откуда умеешь говорить по-нашему?

   — Господом суждено было мне появиться на свет недалече от тебя, родом я из славянского племени.

   — Имя твоё — не славянское.

   — Прозываюсь я новым именем с той поры, как уверовал в Иисуса Христа. А до той поры был боярином Могутой.

   — Ты — Могута? — недоверчиво переспросил молодой раб.

   — Что тебя так удивило?

   — Могута погиб от степняков! Мне сын твой, Надёжа, сказывал.

   — Как видишь, не погиб... Хотя близко смерть ходила.

Молодой раб задумался, потом вскинул голову:

   — Ты коваля Бажена кому продал?

   — Бажена? — настал черёд удивиться Косьме. — Что-то я не припомню, может, и продал, так ведь сколько воды с той поры утекло...

   — Припомни, Могута, прошу тебя...

   — Для чего тебе?

   — Тот коваль — мой отец.

Озадаченно почесал Косьма свою буйную голову, удручённо сказал:

   — Не припомню, хоть убей!

   — Два лета прошло, и ты всё забыл?

   — Менял что-то, может, и холопов... В то лето ходил на Корсунь, тут торговал...

   — Значит, батька мой — в Корсуни?!

   — Того не ведаю... Знать о нём может соматопрат Тимофей. Он каждого холопа записывал в свою книгу. Должен знать.

   — Соматопрат — это кто?

   — Кто холопами торгует на торжище. Он и живёт поблизости.

   — Расскажи, где его дом! Я пойду к нему, — решительно вымолвил юный полусотник.

Косьма вздохнул и сказал деловито:

   — Тебе отсюда ходу нет. Так уж и быть, я сам не нынче-завтра схожу в Корсунь, повидаю Тимофея, выведаю всё, что знает он про коваля Бажена.

   — Не обманешь?

Косьма не ответил, лишь обиженно засопел.

   — А я с твоим сыном, Надёжей, в царьградском подземелье содержался, — сочувственно сказал Ждан.

   — Нет у меня более ни сына, ни брата, — твёрдо вымолвил Косьма. — Ибо я посвятил себя служению единому Господу Иисусу Христу...

Удивился Ждан, замолчал надолго.

Брат Косьма вернулся к своим занятиям, долго и тщательно готовил перо, раскладывал на коленях пергамен, задумчиво вглядывался в священные греческие письмена.

   — А верно говорили в узилище, будто греческий бог принимает жертвоприношения через слабоумных? — спросил Ждан.

   — Неисповедимы пути Господни, — смиренно откликнулся брат Косьма. — Никому из смертных неведомо, кто ближе к Богу... Может быть, что и юродивые Христа ради стоят ближе к Господу, нежели важные господа. Сказано в Писании, что последний на этом свете станет первым на том.

   — Из-за какого-то дурака столько бедствий случилось!.. Нет, я думаю, греки врут. Чего ради греческий Бог станет получать предназначенную ему жертву из грязных рук какого-то придурка?

   — Призреть неимущего — разве не благо? Дать кусок хлеба голодному — разве не совершить угодное Богу?