Исток зла

— Да не за что, — нейтральным тоном ответил Тихонов, — русский русскому завсегда брат. Присядете с нами?

— Благодарю, нет. Поем в машине.

— Как знаете, сударь. Как знаете.

Старший лейтенант Тимофеев едва заметно отрицательно покачал головой. Подполковник так же, почти незаметно, кивнул в ответ.

— Честь имею, сударь.

— Честь имею.

… — Там Тихонов.

Рамиль, который как-то умудрялся не толстеть, рубая при этом за двоих, поперхнулся рисом, который он с удовольствием поглощал по-восточному, прямо руками.

— Кто?!

— Тихонов, говорю.

— Наш Тихонов?!

— Именно. Наш инструктор.

— Он же в отставке.

— Он там.

— Хочешь сказать, его контролером послали? Нас не предупредив?!

— Ничего я не хочу сказать. Но ночью держи ухо востро. Задрыхнешь на посту — потом влетит.

— Кто бы говорил…

Но ночью Тихонов не пришел, он знал правила и, даже будучи в отставке, их не нарушал. Если ты встретился с сослуживцем, не подходи к нему, пока не получишь знак «можно» — мало ли чем он занят. И тем не менее теперь у них в караване был друг.

Утром дальний разведывательный патруль специального назначения в составе большой транспортной колонны пересек русско-афганскую границу.

26 июня 2002 года Варшава, университет

Звонок раздался как раз тогда, когда предельно уставший граф Комаровский сидел в своем кабинете в здании штаба округа. Возможно, звонили и до этого — граф обнаружил, что телефон у него был разряжен, и когда он разрядился — вспомнить не мог, не до того было. Подзарядил…

— Слушаю…

— Господин Комаровский, рад вас слышать.

Ковальчек!

Граф Ежи всё-таки не был оперативником — он был армейским офицером и довольно разумным (когда не находило) молодым человеком. Ему и в голову не пришло задать себе несколько интересных вопросов. Например, куда делся Ковальчек после встречи в «Летающей тарелке»? Почему он не попытался поинтересоваться, по какой причине граф Комаровский, будучи приглашенным на сборище в Варшавском политехническом, не явился на него. И еще — куда делся полковник Збаражский, его куратор, который сначала прижимал графа к стенке, а потом вдруг оставил в покое.

Ответ на этот вопрос мог быть только один: значит, он и так делает то, что нужно этим людям, его не надо подправлять и подстегивать.

Но граф Ежи не озадачился вопросом, потому и ответа у него не было.

— Пан Ковальчек.

— Верно. Мы вас ждали на собрании, я уже объявил всем о вас.

— У меня было много дел.

— Но сегодня, возможно, их у вас будет меньше?

Какого черта?!

— Возможно…

— Одна юная особа интересуется вами. Мне бы хотелось, чтобы вы пришли к нам, а потом мы могли бы поговорить.

Елена?!!

— О какой особе идет речь?

— Не телефонный разговор, сударь, не стоит компрометировать даму.

— Хорошо. Где и когда?

— На факультете химии. Мы собираемся сегодня, в семь вечера.

— Она там будет?

— Вам нужно встретиться на нейтральной территории и всё обсудить. Она… кое в чем раскаивается…

— Я приду.

— Я буду ждать вас рядом с парадным. Иначе вас там не пропустят…

* * *

Варшавский политехнический университет.

Отстроенный фактически заново после боев восемьдесят первого года — там засели крупные группировки мятежников, — он и сейчас был центром польского вольнодумства. По крайней мере — одним из центров. Увы, это не было чем-то необычным, по всей Руси великой цитадели знаний были одновременно и цитаделями вольнодумства. Студенчество всегда отличалось радикальными, революционными взглядами на общественное мироустройство, стремясь «всё — до основанья, а затем…». Проблема заключалась в том, что многие, с жаром произнося «до основанья», не представляли себе, что это такое.