Истоки

— Какой же уважающий себя разбойник будет предупреждать свою жертву о нападении на нее? — бушевал Агафон, а Катя, не понимая, зачем он говорит это, прислушивалась, не плачет ли ребенок в доме.

— Ну, я пойду к Илюшке, — сказала она очень некстати: старик вошел в раж, развивая свои соображения о войне в Европе.

— А я вас, любезная, не звал сюда и тем более не задерживаю, — с ледяным спокойствием ответил он, поджимая губы.

— Илюшка любит вас.

— Гм, гм! Хотя что ж, дети иногда умнее взрослых… если даже эти взрослые — их родители. Правду чувствуют дети. — Старик посопел, потом мягко сказал: — Илюшка смышленый… Вообще, внуки ядреные, как боровички.

И Катя вдруг вспомнила, где подсвечник стоял раньше. Агафон притих, лег на койку, заслонив книгой свечу. Трубка, разгораясь, озаряла худое, морщинистое лицо. Не обращая внимания на фырчание и деревянный смех свекра, Катя с мягкой и несокрушимой настойчивостью укрыла его одеялом, приговаривая:

— Я вон какая толстая и то зябну.

В дом она вернулась счастливая, смущенная своей радостью, потому что суровый старик похвалил ее детей.

Семен, посадив сына голой заднюшкой на свою ладонь, ходил по детской, надувал щеки и таращил глаза.

— Ворчал домовой? — спросил он, передавая сына жене. — Давай, Катя, разделимся с отцом, пусть живут с Марфой.

Катя поправила грудь, чтобы она не заваливала ноздри сосунку, ответила:

— Нельзя, он устроит ей черную жизнь… Девушке нужно помочь, Сеня. Не понимаю, как это случилось?

Но тут вспомнилось: однажды, набирая стружку в сарае на растопку, нашла гребенку Марфы.

— Отец виноват. Завел в доме казарменную строгость, девка докладывала ему о каждом своем шаге, а потом… стала удирать по ночам из окошка. И чего он ждал от обыкновенной девчонки? Ума у нее нет… Старик носится с Валентином: герой! Тамерлан, Наполеон, Фрунзе! Хорошо, что на меня никаких надежд не возлагает. Нам, Катюша, надо разойтись с батей. Возьмут меня на войну, пропадешь с ним: запилит.

Катя положила в качалку уснувшего сына, потянулась сильным телом, кинула на шею мужа полные руки.

— Если это случится, не одна же я солдаткой останусь… А может быть, пронесет мимо…

С этого дня Агафон перестал спорить с Семеном, хотя молниеносные успехи гитлеровцев произвели на него гнетущее впечатление. Потом от войны отвлекли более важные и близкие ему события: старый его приятель, первый командир Волжской дивизии Рубачев умер после продолжительной болезни… Это был веселый человек, любивший посидеть с друзьями в саду за графином доброго вина, вспоминая боевые походы времен гражданской войны.

Свою последнюю волю высказал так: похоронить в братской могиле, где лежат герои Волжской дивизии, павшие при штурме города в 1919 году.

Гроб с телом Рубачева стоял в клубе местного гарнизона. Там собирались старые друзья покойного.

По пути к клубу Агафон Холодов спустился в погребок, а оттуда вышел повеселевшим, бойко и уверенно попирая палкой тротуар. Брат покойного увел Агафона в садик, под яблоню, где начдив любил сиживать вечерами, угостил вином из серебряного бокальчика.

— Братец давно приготовил, да не успел выпить. Велел угощаться… Бойцы вспоминают минувшие дни и битвы…

Холодов выпил, посмотрел на голубое небо, вздохнул, вытер глаза и еще выпил. В почетном карауле его слегка покачивало. Но он, тайно придерживаясь за гроб, выстоял свои пять минут и даже под конец, когда фотограф наставил на него аппарат, приосанился, выпятив грудь, украшенную орденом.

Длинная процессия двигалась по улице к братским могилам. Агафон отказался ехать в машине и теперь изнемогал от жары и пыли. Новый протез затруднял ходьбу. Из упрямства старик не сдавался, но чувствовал, что вряд ли ему добраться до могилы. Вдруг кто-то сзади положил руку на его плечо.

«Что за неуместное баловство?» — Агафон обернулся и застыл от изумления: Валентин, похудевший и возмужавший. Загорелое лицо, молодые усы, брови, прижженные солнцем, придавали ему вид храброго, здорового солдата.

Отступили к тротуару, под тень лохматого тополя.

— Папа, я не один.

— Ну, ну, показывай свою о с о б у.

— Ее сейчас нет. Со мной кто-то другой. Угадайте! — смеясь, говорил Валентин. — Представьте себе, спешим на всех парах домой, и вдруг похоронная процессия! Мертвое встало на пути живого.

Тут, как бы в наказание людям за их пустые разговоры, медные трубы рявкнули, заголосили похоронный марш.

Отец кричал, выкатывая покрасневшие глаза:

— Кого же привез?

— Генерал-лейтенанта Чоборцова.

Поблескивая синим верхом, стоял за углом каменного дома лимузин. Из него вылез толстый генерал с пушистыми усами.

— Агафоша! — густым, прокуренным солдатским голосом воскликнул он.

Друзья обнялись, поцеловались.

— Вот и Ваня Рубачев ушел, — сказал Агафон.

Похоронив Рубачева, поехали домой. Агафон чувствовал себя в своей родной военной среде, он ласково смотрел то на боевого соратника, то на сына. Даже запах ремней был ему приятен.