Истоки

Денис удивленно взглянул выше рыжеватых густых бровей сына.

— Отец, не умею притворяться. Не удивил меня дядя Савва. Душевный механизм его ясен для меня, — говорил Юрий с категоричностью молодого человека, уверенного, что знает людей.

— Конечно, конечно, надо быть самим собой. Я ведь к тому… Понимаешь, он чего-то боится, ждет худшего, что ли… Петушится, шумит, а винты ослабли в душе. Меня не обманешь. Опасается за дальнейшее, ждет, говорю, еще удара.

— Каждый ждет того, что заслужил. Я, например, не жду ни ордена, ни выговора. Не за что пока.

— Не хорохорься. Не всегда награждают и бьют по заслугам. Ни за что ни про что бьют иной раз насмерть. Тяжело Савве. В общем, он к тебе придет в партком.

— Хоть он и богатырь, яркая личность, но без парткома ему не обойтись, несмотря на его наркомовский характер, — говорил Юрий жестко, хотя и был огорчен тем, что «скис» не кто-нибудь, а Крупнов Савва. — Он один прикатил или с семьей? Впрочем, уверен, что без семьи. Надеется, передумают в Москве и тотчас же снова кликнут к наркомовскому рулю. Хватит о гигантах. Знаешь, батя, плохо у нас в семье. Светлану жалко, все натянулось в ней до предела… Боюсь за Женю: тоскует по отцу. Ах, Женя, Женя, душа голуба!

VIII

Юрий прошел в партком. В приемной комнатке технический секретарь Марфа Холодова, пожимая широкими, пышными плечами, певуче говорила Рэму Солнцеву:

— Ни одно государство не удержится на холостяках. — И розовые пальцы ее порхали над клавишами пишущей машинки.

Рэм с улыбкой смотрел сквозь дым своей папиросы на грудь Марфы. Увидев Юрия, он вскочил со стула, прошел вместе с Юрием в кабинет. Отбрасывая назад красноватые волосы, загадочно улыбаясь умными нагловатыми глазами, сказал:

— Вам поклон. Угадайте, от кого?

Юрий редко краснел, зато если краснел, то до ушей, до корней волос, и тогда странным, чужим казалось выражение смущения на его чеканном, спокойном лице.

— Скажите, от мужчины или от женщины, и тогда я попытаюсь угадать. — Под наигранной небрежностью Юрий скрывал свое острое волнение.

— Среди мужиков у вас нет друзей: красивых и удачливых не любят. Им завидуют. Я первый завистник. Девушка кланяется, — сказал Рэм и помахал голубым конвертом. — Скоро приедет. В заводском поселке не найдется комнатушки? Помогите сестренке.

— Если она захочет. А то ведь откажется, да еще и обидится. Я немного знаю ее.

— Еще бы! Да, она такая… — Рэм вздохнул, вспомнив, что за характер у сестры.

— Юлия Тихоновна не вышла замуж?

— Что за вопрос, Юрий Денисович? — обидчиво удивился Рэм, и в этом удивлении чувствовался упрек Юрию, который лучше кого бы то ни было должен был знать, что Юлия не выйдет замуж, пока он не захочет этого. — По-моему, она останется одинокой.

— Многие девицы бунтуют против замужества до поры до времени, но верной своему девическому непорочному знамени остается только одна Холодова Марфа.

— И она, кажется, гнездо вить собирается…

— На земле или на дереве?

— Как бы не в светелке, где живет ваш Саша.

Юрий чуть приподнял рыжеватую бровь.

— Почему бы сестре не остановиться у отца родного? — спросил он.

— До бога далеко, до отца высоко. Я не переступлю порога отцовского дома, пока мадам Персиянцева под одной крышей с моим Тихоном Тарасовичем. Если Юлька поселится, я ей не брат. — Рэм сжал зубы, желваки забегали под темной кожей на челюстях.

— Рэм Тихонович… мне, право, неловко… Я не имею права… — смущенно заговорил Юрий.

— А если я верю вам? — продолжал Рэм с настойчивостью человека, решившегося высказаться до конца. — Я откровенный! Мадам пустит в ход все свое змеиное очарование, чтобы отвратить Юльку от вас. Спит и во сне видит, как бы породниться с одним человеком — с товарищем Ивановым. Разумеется, через Юлию. Есть такое редчайшее дарование — Иванов: поэт, политический деятель. Я все знаю! Есть у меня в отцовском раю-особнячке агентура. Теща папаши. Жалостливая старушка. Любит нас с Юлькой, хотя мы так и не согласились надеть на шеи крестики… Помогите, Юрий Денисович, сестренке, не обижайте ее. Иначе осерчаю. — Рэм уж открыл дверь и сказал с порога с бесшабашным озорством. — Бабусе той, как она преставится, отопью памятник из нержавеющей стали!

— У насмешников зубы болят.

Разговор с Рэмом Солнцевым оставил в сердце Юрия мутный, неприятный осадок. Было в этом что-то лишнее, злое.

Но, отпустив домой Марфу Холодову, Юрий почувствовал приятную облегченность: впервые за день остался один. Снял пиджак, развязал галстук, сел в кресло, расслабив мускулы, свободно вытянув ноги и раскинув руки. Любил эти редкие минуты, когда выключался из потока жизни. Они напоминали любимое развлечение на Волге. Ляжет, бывало, на спину, и река несет его, а он бездумно смотрит в синеву небес, на одинокое, снежной белизны облако.