Истоки

Танк горел, на броне ручьились языки огня, капая горячим золотом в снег. На бледном лице Лошакова лютым восторгом горели большие глаза. Александр ласково нажал на его утиный нос, побежал вперед.

Но только Крупнов выскочил из-за угла сарая, в него ударило огнем и громом…

Держась обеими руками за живот, он в беспамятстве с разбегу налетел на брошенную пушку, остановился и, покачиваясь, подгибая колени, лег под колесо. Повертел головой, вдавливаясь в снег, как, бывало, засыпая, приминал подушку, успокоился. Черная рука, огромная, как стрела экскаватора, ловила Александра в залитом резким раскаленным светом цехе. Внезапно она щелкнула выключателем, и тьма тихо вздохнула над ухом. Лошаков сел около него и заплакал…

Вениамин Ясаков подбежал к пушке, прилег между Александром и Лошаковым. Пули со звоном рикошетили по стальному щиту, шипели в снегу. Лошаков был мертв. Под щекой Александра подтаивал снежок.

— Саня!

Капитан Тугов, прячась за щитом, буравил пистолетом бок Ясакова:

— Вперед!

— Саньку-то убили…

— Какого… шепчешь на ухо мертвому? Может, всех земляков плакать позовешь?

Вскочил, но пули снова вдавили их в снег.

— Судьба, честно погиб. А то бы узнал, как с немцами нянчиться.

На льду, на ничейной полосе, чернело несколько немецких солдат, вперемешку с русскими в белых полушубках.

В ночь потеплело, забуранило, принакрыло мягким снегом место боя и этих лежавших на льду…

Утром Чоборцов, возбужденный бессонницей и боем, доложил по телефону Валдаеву о взятии Вязового.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

I

Ясаковы всей семьей счастливо поплакали над письмом Вениамина: два ордена облюбовали его геройскую грудь. Марфа несколько раз вслух перечитывала солдатскую весточку. А когда все улеглось, стали придумывать, как исподволь подготовить Крупновых к беде. «Ну и судьбина у сватов! За каждую заваруху головами платят. И как не отвыкли улыбаться — необъяснимо… А Санька не жил, приглядывался к жизни пока», — втихомолку грустил Макар.

— Больной-то вестью прижги наперво Юрия, а потом уж Дениса Степановича и сваху окунай в кипяток. Не пышет она здоровьем. Любава прожелтела. Не убивай, Макарушка, ее, разнесчастную, с заездом подкатись, — наставляла Матрена своего мужа.

— Какой я убивальщик?! Будь моя воля, ни одного человека пальцем бы не тронул, словом не зашиб. При моем бы руководстве народы запеснячивали, на детишек радовались бы! Однако людей научили признавать пока силу, а не доброту. Добрый для них — дурак, рот нараспашку. А души вынать из Крупновых начну с самого Дениса Степановича. На заводе хотел. Там грохот, такой газок, что человек будто пьяный, к беде туповат. Особенно в ночной смене шалеешь. Самого изжуют — не сразу заметишь. Всю смену топтался около Дениса и Саввы, а о Саше оробел сказать — очень веселые были.

Макар надел полушубок из теленка, красной шерстью наружу, сунул в карман кусок отваренной конины, в другой — воровато от жены — алюминиевую флягу, сделанную в виде толстого тома с зеленой надписью: «Помогалка. Поэма».

«Я хитрый дипломат. Могу сердце из груди вынуть, а бедняга не почует, улыбаться будет», — думал Макар о себе с почтительностью.

За решетчатой калиткой Крупновых встретил Макара Добряк, по-весеннему в линючих желтых лохмах, повизгивая, полез мордой в карман полушубка.

— Не тебе спиртяга, черноносый, твоему хозяину. У тебя что за горе? Над своими щенками ни черта ты не думал, терял по всему поселку безответственно. Задумался? Саньку помнишь? Был такой Санька… Понимаешь, был… Ну, возьми кусок лошадины, помяни парня.

Под покатой крышей сарайчика лежал на козлах катер кверху килем. «Не поедет на тебе Санька». Косолапо подворачивая ноги в огромных сапогах, Макар шагнул через две ступеньки крылечка. В сенях отвинтил крышку фляги, двумя глотками обжег горло.

Молчанием ответил дом на жалобный скрип половиц в прихожей. Макар заглянул на кухню, отстранив дощатую дверь.

Согнувшись в поджаром стане, Денис заглядывал в топившуюся печь. На голос Макара выпрямился, медленным жестом убрал со лба седые витки волос.

— Проходи, Сидорыч, обедать будем.

Макар расстегнул полушубок, сел на табурет, заслонив окно. Загустела темень на полу. Засучив рукава, Денис мыл руки.

— Сам кухаришь? Женщины забастовали?

— Лена учится, старуха мучится. Сердчишко из графика выходит. В клинику ушла.

— По нонешним временам сердца нужны из нержавеющей. Каждый день в трату идут люди. Сволота пошел народ, взять хоть тех же германцев. Одурь одолела жестокая.

Свертывая цигарку, Макар вилял глазами, избегал цепкого взгляда Дениса.

— В нонешнюю войну культурные народы воюют как? — петлял Макар. — Бьют до смерти и писать домой не велят. — Обволок дымом широкое красное лицо и, дергая усы, спросил беззаботно: — Санька, к примеру, часто пишет? О Михаиле я не говорю, он в нормальную эпоху не находил время на письма.

Денис достал ухватом чугунок картошки, слил воду и поставил чугунок на стол.