Истоки

— Я понимаю. Горько, милый мой, очень горько. Но я живу, работаю, детей воспитываю. А его нет и не будет. Страшно привыкнуть к этому! Забываться начала, а как приехал Федя да вот ты, так асе и кинулось в память…

Теперь ни жалобы, ни упрека не слышалось в ее смирившемся с несчастьем голосе. Сумерки до неузнаваемости стушевали лицо женщины. Слушая ее, Михаил покорно отдавался воспоминаниям детства, видя его в том грустном свете, который вдруг среди радости и дела вспыхивает в душе человека, когда он обнаруживает у себя первый испорченный зуб, седой волос на висках.

«Не Костя, так другой, может быть я, должен был умереть, и какая-то женщина должна остаться вдовой, а дети сиротами. Такова жизнь, и такой еще долго будет она… За наш век не расхлебаешь ни горя, ни страданий», — думал Михаил.

— В баню сейчас пойдете или отца будете ждать? — спросила Светлана и, не получив ответа, вздохнула: — Костя любил мыться в первом пару.

Заботливо собрала Светлана мужское белье и даже на крылечко вышла проводить деверя: радовала забота о мужчине.

Впервые за несколько лет Михаил пошел босиком по заросшей муравой тропе, ощущая ногами холодные брызги вечерней росы. И казалось ему, что каким-то чудом перенесся он в ту пору жизни, когда не было (или он забыл о них) ни сомнений, ни обидных оплошностей.

Дальнейшее произошло как-то внезапно. Все слилось в одно потрясшее его впечатление: встали перед глазами две кривые яблони, и за ними он увидел рыбаков у берега, на Волге загудела самоходка, и в то же время роса сильно обрызгала ноги, и в душе его что-то всколыхнулось. Со всех ног бросился он к рыбакам, глаза разбегались, отыскивая мать. Среди десятка мужчин были три женщины, их лиц он не видел. Но по тому, как защемило сердце при взгляде на маленькую женщину в брезентовой тужурке, в черном платке на голове, он понял: это мать. Во что бы ни была одета она, он все равно узнал бы ее по особенной манере держать голову. Прижал к груди седую голову, целовал лицо, пахнувшее рыбой и тем особенным запахом матери, который навсегда остался в памяти. Рыбаки расступились, и за ними стоял отец, широкоплечий, ладный, держа в руках осетра. Бросив осетра в общую кучу рыбы на брезенте, отец стал торопливо снимать пиджак, измазанный песком и чешуей, но, выпростав только одну руку, шагнул к сыну, обнял его, прикрыв голову пиджаком.

— Хорошо, спасибо, милой. Любава, вот он, гляди! — Отец взбодрил усы, и сухощавое лицо его с туго натянутой кожей на мослаках вдруг обмякло, глаза заморгали.

Прыжками подбежал молодец в тельняшке.

— Мишка!

— А, Федька!

Посматривая то на парней-молодцов, то на товарищей, обняв жену, Денис ронял густым баритоном:

— Орлы! Крупновых много, всех их никакая сила не истребит. Очень хорошо! Ну, товарищи, делите сами осетра, а мы домой. Ясаков, командуй!

Пожимая толстыми плечами, Макар Ясаков сказал:

— Делить его нечего: угощай ребятишек!

— Верно, Степаныч, бери осетра.

Михаил шел рядом с матерью, заглядывая в лицо ее.

— Мамака, ты не хвораешь?

— Жива-здорова. Зимой прихворнула, это когда от тебя и Саньки писем долго не было… Был у нас в гостях Костин товарищ, говорил… — Плечи матери опустились, обветренные губы морщила горькая улыбка.

У тропинки, обняв яблоню, плакала Светлана.

XI

Во дворе на летней печке мать и невестка готовили ужин, отец колдовал с вином в погребе, а Михаил и Женя, одетые по-праздничному, расставляли на веранде стулья. Федор, как заправский корабельный кок, накрывал на стол, проворно бегал то в дом, то в сад к печке, то на погреб, подметая широким клешем землю, носил тарелки, графины. Женя заглядывал в лицо Михаила, доверительно рассказывал:

— Мама-то молодая, хочет жениться, а я не против. Он хороший, папин приятель, лейтенант. — Женя умолкал, а потом снова продолжал: — Конечно, если вы навсегда приехали домой, то я никуда не поеду. Будем жить в светелке.

К ногам Михаила упал алый цветок, из-за листьев виноградника смотрели на него отчаянные глаза. Потом они вдруг исчезли, точно ветром распахнуло парусину на дверях, и на веранду влетело светлое существо в полосатой майке, короткой юбочке и тапочках на босу ногу.

— Разрешите с вами познакомиться, Михаил Денисович. — Девушка поклонилась, коснувшись рукой земли. — Лена Крупнова!

— Ленка? Это ты такая… такая. А?

— Длинная, да? — Она встала рядом с братом. — Господи, выше тебя! Ну зачем я такая, верста столбовая?!

— Ты красавица! Вылитая мама, только ростом в отца.

— О брат мой, я представляла тебя совсем иным! Но все равно буду любить…

Лена прижалась щекой к его лицу. Желтые волосы, загорелое тонкое лицо пахли летним зноем, цветами.

Женя поначалу снисходительно смотрел на эту сцену, а потом, взвизгивая, обнял дядю и Лену.

А Лена расспрашивала Михаила о Москве, сама горячо и сбивчиво рассказывала о подругах, о пляже, о каком-то кабинете в саду, который приготовила она «для творческой работы Михаила».

— Я тебе дам целую сотню сюжетов. Только пиши!

Юрий и Александр пришли вместе, сияя розовыми после бани лицами, Александр молча, сердечно пожал руку Михаила.