Истоки

Михаил поднялся по внутренней винтовой лестнице. Перед раскрытыми дверями светелки постоял с минуту, проникаясь невольным уважением к этому опрятно и строго прибранному жилищу меньшого брата. Окно наполовину завешено полотняной шторой. За столом перед чертежом сидел в трусах, спиной к дверям, Александр. Не спеша убрал он готовальню, чертеж, подвинул Михаилу стул, а сам встал у книжной полки, скрестив руки на груди.

Михаил положил на стол деньги, но Александр силой засунул их в карман брата.

— Сейчас тебе шайбы нужны, — сказал он. Лицо его озарилось кротким и теплым светом спокойных глаз.

— Милый Саня, я уже старик, ты молод. Прошу тебя, купи себе костюм на эти деньги, а?

— Нарком обороны приготовил для меня наряд получше.

— И тебе хочется?

— Воевать все равно придется. Дядя Матвей намекал. Лучше уж со знанием дела, с толком, с расстановкой.

— А я не хочу, Саша. Не люблю военную жизнь, не люблю войну. Убьют — ладно, а вот изувечат… И будет тебе жизнь в тягость. Не могу прикидываться дураком и, насилуя себя, усматривать в шагистике высшую мудрость жизни. Один случай открыл мне глаза на многое. Понимаешь, стою в строю однажды, сержант уставился на меня, и в глазах у него ужас, потом презрение, будто видит он самое последнее, падшее существо. Я черт знает что подумал, а оказалось всего-навсего незастегнутой одна пуговица гимнастерки. В общем, добровольно я не солдат.

— Разные мы люди, братка, — спокойно сказал Александр. — О главном давай поговорим. Скоро Федя и я покинем дом. Хочу знать: в семье останешься или опять уедешь?

— Есть ли толк от моего пребывания в семье?

— Пока толку маловато. Поживешь — все наладится. Итак, ты останешься со стариками, с Леночкой, Женей и Костей. Сноха вышла замуж, сегодня уедет.

— Лучше бы мне идти, чем тебе, Саша.

— У каждого свой долг, и никто его не выполнит за меня или за тебя.

«Светло и ладно в душе его. А ведь я в его годы знал такое, что рано мне было знать!» — подумал Михаил.

За ужином Александр объявил родным, что через три недели его призывают в армию. Посидел минуту и ушел в светелку.

— Не повезло Сашке: не попал на флот, — сказам Федор.

Михаила раздражало детское хвастовство мичмана. С боевитыми нотками в голосе Федор ораторствовал, блестя белозубой улыбкой:

— Моряки — цвет вооруженных сил. На корабле рядовой матрос с образованием. Морской кок равен сухопутному полковнику. — Он любовно погладил золотые шевроны на рукаве. Лена не сводила с двоюродного брата восторженного взгляда и преднамеренно не замечала Михаила.

— Вчера я отрекомендовался представителю царицы полей, Светланиному супругу: мичман флота! Так он вскочил. А ведь лейтенант.

— Железная у моряков дисциплина: один за всех, все за одного! Рабочих много на флоте, — сказал Денис.

В каждой черте крепкого загорелого липа Федора трепетала молодая рьяная сила, не знающая сомнений.

— На корабле чистота! За всю службу только один случай был, — Федор посмотрел на женщин. — Извините, тетя Люба, за вульгарность: был случай — обнаружилась единственная вошь на всю бригаду торпедных катеров.

— Где же им там завестись, — с легкой иронией сказала Любовь Андриановна, — воздух чистый, воды много.

— Так об этом случае сообщили самому адмиралу как о чрезвычайном происшествии! Насекомое не убили, а посадили в баночку, как заморское чудо, и отправили на берег для лабораторного исследования…

Федор снял китель, засучил рукава полосатой тельняшки и старательно стал вписывать новую морскую песенку в альбом Лены. За верандой вполголоса переговаривалась Лена с подругами, боясь спугнуть вдохновение моряка.

Брат и сестра ушли. Михаилу захотелось метнуться куда-нибудь, чтобы вырваться из тисков железной тоски. Ничего интересного пока не было в новом образе жизни. И меньше всего было той свободы, которую искал. Чувствовал, что братья и родители не понимают его, а если и поймут со временем, то не разделят с ним его настроений. Ушел в беседку. Над поселком сомкнулся сумрак, душный, тяжелый. Наплывали тучи, за Волгой над темной степью глухо рычал гром.

Отец принес из погреба кувшин холодного пива, мать — на деревянной тарелке воблу. Зажгли свечу. Она потрескивала, пламя испуганно металось. Денис снял пиджак со своих костлявых плеч. Мать села на ступеньки.

— Хвораешь, сынок? Глаза у тебя скучные.

— Ты всегда был немного чудной, но скучным, придавленным не был. Парень в силе, а гулять не ходишь, все что-то думаешь. Даже Федя не мог тебя поджечь, а уж на что огневой, веселый. Недоволен жизнью? — спросил отец.

Жалко было Михаилу этих старых людей, любивших его, но он не знал, о чем и как говорить с ними. А за Волгой все так же угрюмо-раздражающе гром глушил степные просторы, поджигала сухая гроза темный полог неба.

— Мне скоро тридцать лет. А что я сделал? Два раза выстрелил в шюцкоров. Эх, да стоит ли говорить! Расскажи, отец, о себе. Твоя жизнь настоящая.