Истоки

— Поживем — увидим. Пока не за что, за словесный блуд не казнят, — миролюбиво ответил Денис. Молчал долго, потом устало сказал: — Кончай с душевной дряблостью, иначе наплачешься.

Савва топтал повязку до тех пор, пока не захватило дух, потом ударом ноги швырнул ее под диван. Воль не унималась, но теперь она не подавляла трезвой мысли, острой, как граненый штык: с его молчаливого согласия прихвастнули в отчете. Он глупо свеликодушничал. Иванов подсобил быть великодушным. Но Савва настолько ценил свою самобытность, что скорее бы согласился на любое наказание, чем признался бы себе и тем более кому бы то ни было в том, что его, волевого человека, сбили с толку.

«А может, пронесет мимо?» — подумал он, но, вспомнив характер Дениса, решил, что брат не выпустит его из рук живьем. В стоматологический кабинет заводской клиники ворвался бурей:

— Рвать!

Угрюмый врач надел на свой глаз круглый вогнутый отражатель, склонился над распростертым в кресле Саввой, ослепив его отблеском циклопического зеркального ока. Захватил зуб холодным металлом. Боль расходящимися стрелами пронзила все тело, показалось Савве, что выдергивают из челюсти что-то огромное, больше головы.

— Ищите лучше, может, еще какая пережившая себя дрянь осталась, — сплевывая кровь, сказал Савва.

— Все. Отдыхайте.

— Ха! Отдыхать? Операция главная впереди! Гужеедова выдергивать будем!

Из окна врач проследил за Саввой: под проливным дождем остановил у подъезда Иванова и стал что-то говорить, энергично меся воздух кулаком.

Зная, что Иванов идет к нему, врач стал готовить инструменты. Повадки этого важного, аккуратного пациента, посещавшего почти все кабинеты клиники, были известны ему: сейчас пройдет мимо гардероба, снимет плащ здесь же в кабинете, наденет халат и, улыбаясь черными глазами, скажет, поправив усы:

— Ну-с, товарищ эскулап, удалите камешки с моих кусачек, — и коротким пальцем покажет на свой красивый рот.

Но Иванов влетел в кабинет, решительно нахмурив брови, схватил трубку телефона. Выразительный взмах руки его врач понял сразу и удалился за ширму.

— Здравствуйте, Тихон Тарасович. Как здоровьице после рыбалки? Да это я, ваш подшефный. Директор помчался в горком, свирепый, как черт. Да все насчет строительства… Конечно, демагогия. Почему я? Недорубил я, говоря в порядке самокритики, каюсь. Из клиники звоню… зубы…

Положив трубку телефона, Иванов улыбнулся с сознанием исполненного долга, подошел к врачу, постукивая каблуками.

— Итак, товарищ зубодер, займемся моими камешками. Удивительно, человек — всесильное существо, а какая только пакость не налипает к его органам. А?

Но тут затрещал телефон. Солнцев велел Иванову немедленно явиться в горком.

— Я вам обоим с Саввой вылечу зубы, — сказал он. — Я вам покажу, как впутывать меня… На словах Волгу переплыли — на деле в луже утонули.

…Меньше всего ожидая снисхождения от Юрия, Савва решительно распахнул дверь промышленного отдела горкома.

— Видал такого косорылого? — Савва выпятил подбородок, уперся взглядом в горбоносое лицо племянника. — Ты, Егор, накаркал: подковали меня ловкачи…

Если бы Юрий нашумел на него, пригрозил бы привлечением к партийной ответственности — все это Савва перенес бы легче, чем то, что услыхал он:

— Мельчаете, Савва Степанович, теряете характер, даете уговорить себя бесхребетным делягам. А свалитесь — они так закидают вас дерьмом, что и не откопаешь. Ну что ж, хорошо хоть сам рассказал все.

— Отец-то разве не жаловался тебе?

Юрий усмехнулся, потом спокойно, как всегда с веселинкой в глазах, сказал, что надо хлопотать о кредитах. Савва расправил плечи, спросил с преувеличенной готовностью понести наказание, очевидно зная, что наказание это не последует:

— А моей персоной займетесь сейчас или после конференции? — И тут же почувствовал, что «перегнул».

— Да кто ты такой, чтобы тетешкаться все время с тобой? Откуда столь повышенное внимание к своей персоне? Слушай, дядя мой родной, постыдился бы хоть таких, как я, ведь в сыновья годимся тебе. Не наши отцы, не мои сверстники изобрели и изобретают патетические рапорты, приписки, показуху. Это наряду с тем великим, что вы сделали и делаете. А это раздвоение личности: кричат о новой морали, якобы куда более высокой, чем народная, а на практике эгоисты; крадут, стеной отгораживаются от людей. С подчиненными жестоки, грубы, перед начальством угодничают. Это было грехом во все времена, а в наше — тяжкое преступление. А ведь придет срок, и предъявится нам счет. Без скидок…

Горячий натиск, бешеный взрыв горечи, тревога племянника ошарашили, а потом тяжело озаботили Савву. Вот уж не подозревал он такой ярости в этом сдержанном парне, никогда не терявшем способности шутить. Савва с замиранием сердца ждал, что Юрий вот-вот скажет такое, о чем думается нередко ему, Савве, и что в конце концов люди скажут себе и друг другу. Но Юрий внезапно умолк, притушив блеск в глазах. «Не выдохся, а спохватился, взял себя за горло», — подумал Савва.

— Пойдем к первому секретарю. — Юрий застегнулся на обе пуговицы, поправил галстук. Осенним холодком налились голубые глаза.