Истоки

К Солнцеву зашли в то время, когда требовательно затрещал один из пяти стоявших на столе телефонов. Белая пухлая рука Тихона с привычной почтительностью и уверенностью опустилась на трубку, другой рукой замахал на Крупновых. У раскрытого на Волгу окна курил Анатолий Иванов, чуть скривив набок рот, обвевая струями дыма свои усы.

— С верхом говорит, — шепнул он Савве, — и о нашем заводе будет хлопотать.

Тихон поддакивал с минуту, вскинув брови, и мелкие морщинки веселыми волнами бежали по высокому лбу. Вдруг его плечи опустились, серый пиджак внакидку упал бы на паркет, если бы Иванов не поймал его на лету. Морщины вяло отхлынули на брови, побагровела жирная шея. Медленно положив трубку, проутюжил ладонью лицо сверху вниз.

— Открытие конференции придется отложить. Приезжает инструктор ЦК. — Солнцев пожевал губами. — Юрий, ты долго думал над этой справкой?

— Долго, Тихон Тарасович.

— Подумай еще дольше и глубже. Тебе поверить — так горком во всем виноват. Поработай над формулировками.

Юрий не взял протянутую ему бумагу. Солнцев часто задышал. Резко сунул в стол справку, задвинул заскрипевший ящик.

XIV

«Теперь я знаю, чего хочу. И если надо бороться за счастье, я буду это делать со спокойной совестью. Добьюсь ли я своего? — спрашивала себя Юля Солнцева и отвечала: — Да!»

Всю дорогу от каменных карьеров до отцовского дома она, как заклинание, повторяла это твердое «да».

Но как раз совесть-то и не была спокойна. После резкого расхождения с Юрием Крупновым Юля первое время торжествовала победу над ним. Приятно было, что Анатолий Иванов мягко и настойчиво, то уступая, то наступая, приручал ее к себе, сам все крепче привязываясь к ней. Мачеха находила Толю одаренным поэтом, а отец был уверен что со временем получится из Толи большой, полезный работник: «Еще годик посидит на заводе, возьму в горком. Мы, старики, должны готовить себе смену».

Зимой, в день своего рождения, Юля уступила Иванову но скрывала свои близкие отношения с ним. Знала об этих отношениях только мачеха, отец же, очевидно, догадывался и всякий раз, встречая дочь, вопросительно смотрел на нее: «Ну как? Скоро заживете нормальной семейной жизнью?» Иванов тяготился «воровской любовью», как говорил он. Упрекал Юлю в том, что между ними незримо присутствует третий, что она поминутно оглядывается на свое прошлое. Обидно и унизительно! Ведь все это бросает тень на него, на нее, на отца, наконец!

Однажды Юля заплакала, и как ни успокаивал ее Иванов, она повторяла, что несчастна и не может быть ее жизнь другой. Ошибка сделана давно, и ее не исправишь. Что-то удерживало Юлю сказать ему, что опротивел он ей всем своим существом: любезностью, заискиванием, острыми локтями, мягкими по-женски боками, глазами, мерцающими из-под крылатого чуба. И она ужасалась тому, как могло все это произойти.

И теперь чем тревожнее у нее на душе, тем спокойнее обожженное солнцем лицо; тонкие губы плотно сжаты, и лишь в синих невеселых глазах исступленный полыхал свет. «Да, я буду с ним, чем бы это ни кончилось, — думала она о Юрии и тут же сказала с неистребимой привычкой иронизировать даже над собой: — Женщина в моем возрасте, с моим опытом отличается безумной отвагой и воловьим упорством!»

…Калитку открыла мачеха Леля. Только теперь Юля заметила: постарела женщина, на верхней губе погустели усики, черноту волос одолевала седина.

— Господи, что с тобой, Юля? Худущая… Что случилось?

Юля мотала головой, не понимая слов мачехи, внутри все дрожало.

— Теперь модны короткие волосы — вот я и отрезала косы.

— Да не об этом я, Юля, милая!

— Неловко прыгнула с машины… Еще месяц назад.

Отец явился к обеду, как всегда шумный. Но видела Юля, что хуже его здоровье: лицо отекло, руки опухли.

— Хотел бы знать, почему глаз не кажешь до сих пор? — Он вразвалку подошел к дочери, тяжело дыша.

Сели обедать. Тихон выпил полрюмки коньяку, насмешливо фыркнул, когда Юля отодвинула свою рюмку. Ел он жадно, неряшливо и торопливо. Леля угощала его, сторожила каждое движение рук, бровей. Юля не осилила даже тарелки окрошки. Отец исподлобья косился на нее. Потом, насытившись, он откинулся и, ковыряя заточенным гусиным пером в зубах, сказал ворчливо:

— Не нравится мне твоя благородная бледность. Клюешь, как птичка. — Он взял ее обескровленную руку в свои холодные пухлые руки, покрытые гнедым волосом, приказал: — Больше ешь, чтобы живот трещал! Пей пиво. Смотри мне, чтобы прибавила килограммов десять! Не меньше. Понятно? Леля, займись этим бледным ангелом.

— Займусь, Тихон, займусь. Поднимем настроение. Кстати, сегодня литературный четверг. Толя прочитает свои новые стихи.

— Знаешь, Леля, твоих писателей я задержу на часик в горкоме. Хочу побеседовать с ними, нацелить. Хорошие ребята! Дочка, приходи в мой кабинет, послушай, как будем критиковать твоего поэта.

— Блока?