Истоки человеческого общения

Каким удивительным ни кажется этот процесс на фоне типичной коммуникации животных, он все же принципиально отличается от общения людей. Более подробно эти отличия будут описаны в следующей главе, а на данный момент мы можем сконцентрироваться на одном ключевом моменте с точки зрения реципиента. Когда один человек указывает другому на что-либо, реципиент задает себе внутренний вопрос «почему» — почему коммуникант думает, что, если я погляжу в том направлении, это будет мне полезно или интересно?

Этот вопрос основан на предположении, что, конечно же, коммуникант делает это, чтобы принести пользу реципиенту (по крайней мере, в данный момент). Так, маленький ребенок знает, что, когда он занят поиском игрушки, и взрослый указывает ему на ведерко, то это может иметь какое-то отношение к их общей цели. Напротив, человекообразные обезьяны не могут даже предположить, что другой может указывать на что-то для их выгоды, и поэтому они не спрашивают себя «почему он думает, что это имеет ко мне отношение»? Они хотят понять, что нужно этому другому лично (поскольку сами они указывают на что-то, только если оно нужно им самим), а не то, почему он думает, что, если они посмотрят в указанном направлении, это будет им полезно. Вот почему они просто не рассматривают указательный жест другого субъекта как имеющий отношение к достижению их собственной цели. (Кстати говоря, все это также верно для обезьян, воспринимающих чужую вокализацию: они слышат взволнованный или испуганный вопль и задаются вопросом, что могло его вызвать, но они не спрашивают себя о том, какое, по мнению кричащего, его визг имеет к ним отношение). Общий вывод заключается в следующем. Когда коммуникацией начинают руководить мотивы сотрудничества, кооперации — не просто индивидуальные намерения, а совместные намерения, разделенные с другими (shared intentionality) — рождаются совершенно новые процессы умозаключения, которые мы более подробно рассмотрим в следующей главе.

2.5. Заключение

Большинство исследований коммуникации приматов сосредоточено на их голосовых сигналах, и практически все трактаты с заголовками вроде «Коммуникация приматов и язык людей» посвящены голосовому каналу связи; очень часто в них полностью отсутствует упоминание о жестах (два исключения, появившихся недавно — это работы Corballis 2002 и Burling 2005). По моему глубокому убеждению, это большая ошибка. Голосовые демонстрации приматов принципиально ничем не отличаются от голосовых демонстраций других млекопитающих: от млекопитающих к приматам, или даже от мартышкообразных к человекообразных обезьянам их сложность и уровень детализации не увеличиваются. Для всех млекопитающих, в том числе и приматов (за исключением человека), голосовые демонстрации, как правило, врождены, генетически закреплены, тесно связаны с эмоциями, проявляются как непроизвольные и негибкие реакции на жизненно важные события, и так или иначе дают преимущество использующему их животному. Как правило, они не предназначены для кого-либо специально, и потенциальным реципиентам уделяется очень мало внимания. Если человекообразная обезьяна растет в окружении людей, она не выучивает никаких новых вокализаций, и ее нельзя специально выдрессировать использовать голос каким-нибудь новым способом. Как такие механические рефлексы могут быть непосредственными предшественниками любой из сложных систем человеческой коммуникации и языка, выходящих за рамки крика «Ой!»?