Истоки первой мировой войны

Jungdeutschland bund сочетала усиленную физическую подготовку и патриотическое воспитание, такое же, как у британских бойскаутов, с большим эмоциональным настроением: «Война прекрасна… Мы должны встречать ее мужественно, это прекрасно и замечательно жить среди героев в церковных военных хрониках, чем умереть на пустой постели безвестным»[393]. Красноречие Ницше, страстное желание освобождения и новых форм действия, которые были характерны для движений германской молодежи, при всех различиях, привели их к такому эмоциональному настрою, который не очень отличался от национализма, критикуемого ими. Восторженные чувства в 1914 г., временный подъем после объединения Германии казался членам Wandervögel выражением того, чему они служили и чего ожидали.

В Италии националистические движения, которые объединились с другими движениями в расчете на то, что Италия вступит в войну, проявили себя так же, как аналогичные организации в других государствах, хотя были жестче в своей эмоциональной риторике и в своей вере в облагораживающую роль войны. Но внутри националистического движения все-таки существовали и противоречия и напряженность. В Associazione Nazionalista Italiana происходила дискуссия о приоритетах, к примеру, что важнее — приобретение Италией колоний, для чего понадобится поддержка со стороны Германии и Австрии, или вернуть себе Тренто и Триест, что было бы возможно только с помощью Австро-Венгрии? Более того,· некоторые подлинные сторонники Associazione Nazionalista вскоре обнаружили, что не могут принять антидемократические и антипарламентские настроения, которые стали преобладать в организации. Произошел конфликт между теми, кто надеялся, что с введением всеобщего права голоса старые партии можно будет омолодить так, что они будут способны действовать в интересах нации, и теми, кто рассчитывал, что либеральная система будет упразднена совсем и все будет подчинено утверждению национального величия Италии. Для одних итальянский национализм был антидемократическим правым крылом, для других он представлял настоящие либеральные традиции Мадзини и Рисорджименто, Мадзини сказал, что любой народ только тогда велик, когда он может выполнить великую миссию в мире. И к 1914 г. существовало всеобщее мнение, что Италия должна иметь мцссию, хотя в представлениях о том, какова эта миссия, существовали глубокие расхождения. Все считали, что Италию необходимо сделать более современной и более сильной, но одни придерживались точки зрения лидера футуристов Ф. Т. Маринетти, что слово «Италия» должно значить больше, чем слово «Свобода», а другие расценивали участие в войне на стороне либеральной демократии, которую представляли Франция и Британия, как необходимый результат Рисорджименто[394]. Объединяло эти движения (в основном средних классов) то, что они выражали свои надежды так же неистово и яростно, как и аналогичные им движения в Европе. И эта необузданная риторика послужила делу создания настроения, в котором было принято решение вступить в войну, и подъему фашизма сразу по окончании войны. Многие итальянцы считали, что им помешали осуществить их националистические устремления.

Не многие люди, говорившие о войне, имели четкое представление, какой она будет, и мало кто предвидел ее такой, какой она оказалось на самом деле. Некоторые из тех, кто превозносил войну, включая Маринетти, торопились с осадой Адрианополя в Первой балканской войне, чтобы скорее вкусить зрелищ и звуков современной войны. Другие же наблюдали последствия артиллерийской атаки там, хотя не все сделали правильные выводы из того, что видели. Но для большинства людей война представлялась как нечто бессвязное по сравнению с недавними войнами, которые очень отличались друг от друга (война в Южной Африке, русско-японская война и Балканские войны). Воспоминания о колониальных кампаниях в Англии и о войне 1870 г. во Франции и Германии были еще сильны, по они были разные в Британии и в Германии. В Англии периодически возникала паника по поводу «молнии среди ясного неба» — неожиданной высадки германского десанта на британское побережье, которая расценивалась как подготовка к вторжению, а в Германии хвастливая и неосторожная речь Первого морского лорда Британии, адмирала Джона Фишера, который пугал тем, что британский флот может нанести внезапный удар по германской морской базе, вызвала страх, достаточный, чтобы в 1907 г. заставить граждан Киля два дня не посылать детей в школу из-за того, что «Фишер идет»[395].