Истоки первой мировой войны

Продолжавшееся международное напряжение создало ощущение, особенно в Германии, что поскольку война начнется рано или поздно, то необходимо выбрать удобный момент (пока не закончилась программа перевооружения России, пока французы не провели военную реорганизацию, а Британия и Россия не заключили эффективного морского соглашения) для нанесения упреждающего удара, чтобы защитить себя от окружающих вражеских держав. Возможно, германские лидеры думали о войне, как о единственном пути к достижению мирового господства, на которое они нацеливали свои стратегические планы.

В гонке вооружений участвовали все великие державы, она усиливала ощущение того, что война должна начаться и лучше раньше, чем позже. Это привело к серьезным финансовым затруднениям, все правительства, участвовавшие в ней, гем не менее были уверены, что ее невозможно остановить. Публично ее оправдывали как средство устрашения, которое послужит скорее миру, чем войне. Ни одно правительство не было напугано программами вооружения своих противников, но расширяло собственные производства вооружения. К 1914 г. Тирпиц, который рассчитывал, что германский флот станет настолько сильным, что ни одно британское правительство не отважится идти войной, столкнулся с фактом, что британцы отказались играть роль, отведенную им, и стали добиваться превосходства на море любой финансовой и политической ценой. Продолжавшееся международное напряжение и напряжение от гонки вооружений — все это создавало настроение, в котором война воспринималась почти как облегчение. Как написал в 1912 г. французский обозреватель: «…очень часто за последние два года мы слышали, как люди повторяли: «Лучше война, чем бесконечное ожидание ее», — в этом желании нет горечи, но есть скрытая надежда»[404]. «Il faut en finir» — лозунг, который был популярен в 1939 г., выражал то же, что многие люди чувствовали в 1914 г.

Предшествовавший международный кризис, рост вооружений и флота и настроение, которое они создавали, — все позволяло определить, что эта конкретная война не могла не разразиться в данный момент. Кризисы сами по себе были результатом долговременных явлений, которые начались по крайней мере за несколько десятилетий до 1914 г. Война 1870 г. обеспечила военное превосходство Германии в Европе и оставила Франции повод для недовольства от потери Эльзаса и Лотарингии и создала структуру, внутри которой в первые годы двадцатого столетия строились международные отношения. К этому добавилось и то, что империализм 1880-х и 1890-х годов создал в Британии и Германии новый язык, на котором обсуждались международные отношения, и новую разновидность национализма, отличную от того, который в начале девятнадцатого века воодушевлял движения за национальное единство и национальное самоопределение. А у тех людей, которые до сих пор целиком или частично жили под иностранным правлением, выработалось новое убеждение, что национальная независимость важнее всего, и это являлось постоянной угрозой существованию Габсбургской и Оттоманской империй и создавало нестабильность в международной системе.

Итак, у нас набирается длинный ряд возможных причин первой мировой войны, из которого можно выбирать объяснение, и выбор обусловлен нашими собственными политическими и психологическими интересами и убеждениями. Некоторые ученые нашли допущение такого многообразия индивидуальных объяснений невозможным и постарались распределить факторы в ситуации, предшествовавшей 1914 г., таким образом, чтобы измерить их относительную важность, определить баланс сил в объективные сроки и показать точно, какие обстоятельства привели к войне. Хотя такой неопозитивистский подход может оказаться бесполезным для историков, представляя им важные факты, которые они могли недооценивать, но обязательно имеет ограничения, когда подходит к определению важности того, что по своей природе не поддается измерению (например, состояние умов и то, что называется «моралью», даже если возможно решать — хотя ни в коем случае не определенно — точно измерить экономические и стратегические факторы, вызвавшие международную нестабильность[405].

Главные действующие лица в 1914 г. часто чувствовали, что они оказались жертвами объективных сил, которые им были не подвластны, или что они были частью некоего неизбежного исторического процесса. Бетман Гольвег, который, как мы видели, обнаружил в разгар кризиса, что es sei die Direktion verloren[406], за десять дней до того видел «рок, больше чем может вынести человеческое государство, нависший над Европой и над нашим народом»^[407]. Ллойд Джордж писал, что нации «скатываются с края кипящего котла войны»[408]. Такое чувство беспомощности человека перед неумолимым процессом истории давало облегчение от непреодолимого чувства личной ответственности, испытываемого некоторыми политиками. Но картина истории как великой реки или могучего ветра также могла заставить человека сознавать колоссальную важность действия в нужный момент, если он не «не опаздывал на автобус». Об этом образно сказал Бисмарк: