Истопник

Костя вернулся на вокзал. Там его приютил Апостол – поп такой, очень ласковый. Расстрига, кажется. Звали его отец Климент. Вроде бы тоже мотал срок, сначала на станции Известковой, потом на стройке-500. Апостол выправлял бывшим заключенным справки, покупал прописку и устраивал на работу. Костя помогал Клименту в церкви, вроде как староста… Сам себе не мог поверить: Костя Ярков – церковный служка!

Коммунист и капитан МВД.

Апостол знал Костину историю. И наставлял Яркова молиться. Костя молиться не хотел. Не видел в молитве смысла. Произносишь какие-то непонятные слова и – что? Ничего не происходит и ничего не меняется. Апостол говорил: «Молиться надо не словами, а душой!»

Но не объяснил подробности. Как это, молиться душой?

Напившись, Костя выскакивал в зал ожидания и громко командовал: «Вы поступаете в распоряжение конвоя! Оружие к бою! Дослать патрон! Стреляю без предупреждения… Шаг влево, шаг вправо – попытка к побегу! Порядок на зоне!»

Собирались на колясках самовары, смеялись над Костей, бросали в него чурбачки, обшитые кирзой. Чурбачками они отталкивались от асфальта. Появлялся наряд милиции. Костю забирали в отделение, но вскоре отпускали: «Товарищ капитан запаса, вы ведь заслуженный человек. И такое творите!»

В чемоданчике-балетке Костя носил ордена и медали. Они там побрякивали. Хранил всякие справки и наградные документы. Во время любой пьянки балетка стояла рядом. Так верная собака лежит у ног.

Очень жалел, что не отрыл с родительского огорода и не взял с собою пистолет. Всех бы перестрелял.

Потом Мыкола Гринько все-таки взял Костю в охранники. Охранять нужно было не только его самого, председателя артели, но уже и золото. Костя съездил на Ургал, отрыл за родительским домом свой фронтовой пистолет. Не долго лежал в земле. Не заржавел и предохранитель, тогда еще не сбился.

Стояли на ручье Большой Йорик, далеко на север от Чегдомына. Прииск открыли заново, назвали Йориковским. Вот тогда Костя и пристрастился к старательскому лотку. В любую свободную минуту бежал на ручей. Во все глаза смотрел, когда на дне лотка заблестят золотые крупинки.

Страсть к золоту оказалась тяжелее запоев.

Она была сравнима со страстью к женщине.

Апостол сокрушался: «Ты болен. Душою болен. Уходи, один, в тайгу. Там горами и снегом надышишься. Сердцем отойдешь. Иначе сопьешься или тебя убьют. За золото. Такие же, как ты сам!»

Через Мыколу отец Климент устроил Костю истопником. Всякий раз, уходя на работу – в тоннель, Костя брал с собой парабеллум. Не знал – зачем? Такая привычка осталась от офицерства. За год ведь здесь ни души не встретишь. Броди не броди по тайге, кричи не кричи. А зимой даже местные птицы-дальневосточницы, что не улетают на юг, прячутся в дальних распадках и в расщелинах скал. Недавно приезжал на дрезине обходчик с Ургала – привез сухари, муку и сахар. И рассказал Косте, что мерзлотную станцию у западного портала собираются расконсервировать. То есть запустить заново.

Наверное, продолжат строить дорогу и станцию.

Значит, скоро здесь снова появятся люди.

Важная новость. Он ведь убегал от людей.

Накануне, складывая поленницу у крыльца, Костя учуял запах дыма. Тянуло ветерком с дальнего портала. Сначала он думал, что пахнет головешками большого костровища. Каждое утро с двух концов он протапливал тоннель. Но тут же заметил, что Кучум, его ургальская лайка – помесь волка с собакой, тоже ведет себя настороженно. Крутится под ногами, уши ставит домиками и, подняв голову, нюхает воздух.

Кучум достался ему щенком в наследство от отца-охотника.

– Кого учуял, старший лейтенант? – спросил Костя и потрепал Кучума по холке. Ладонью почувствовал, что шерсть на загривке у кобеля вздыбилась и пошла волною, поверх ошейника. Ошейник у собаки был особенный. Костя сам его сделал из широкого ремня. Ближе к застежке прикрепил три ромбика, сняв со старой гимнастерки. Потому, стало быть, и старший лейтенант. Может, Костя так сам над собой иронизировал?!

Рассвет тронул розовым вершину хребта. Костя увидел, что уступы бетонного портала тоннеля тоже покрылись белыми узорами. Оттепель. Весенние циклоны приходили издалека, с Охотского побережья. Метеорологи Ургальской станции говорили, что циклоны зарождаются в предгорье Джугджурского хребта, более протяженного и мощного, чем Дуссе-Алинь, проходят амурскими долинами, упираются в Сикачи-Алян и только потом, окрепнув в пути, поворачивают и со страшной силой обрушиваются на Дуссе-Алинь. Пуржило три-четыре дня без остановки. Белая мгла накрывала тайгу, скалы, ручьи и лесотундру. Протяни собственную руку перед глазами – не увидишь в мареве. Кто-то стонал и ухал в ущелье, там, где уже ломала лед дикая река Чёрт. Раскачивались и скрипели над головами вековые кедры. Морока тому охотнику, кого весенняя непогода застанет на тропе. А нередко и беда. Нужно лепить из снега юрту, наподобие эскимосского иглу, и пурговать несколько дней.