Истопник

– Высмотрел землянку. И засек, как вы сносите туда продукты.

– Ишь ты, какой наблюдательный. Разведчик! А может, я коплю на голодный день?

– У каптерщика не может быть голодного дня, дядя Мыкола.

– Для кого дядя Мыкола, а для кого и Николай Степанович! Ну, тогда, коли вы такой наблюдательный и умный, объясните нам – зачем тебе идти в побег? У вас до амнистии год остался.

Мыкола, мне кажется, специально путался между «вы» и «ты».

Как между русским и украинским языками. Про бункер мне рассказал Захар Притулов.

Захар всегда хотел хоть с кем-то поговорить. Без лагерного лая и мата. А говорить было не с кем. Такого собеседника он нашел во мне.

Захар спросил меня:

– Вот ты про слова всё знаешь. Писатель. Почему на зоне говорят не мать, а мамка?! Больничка, свиданка… Не вольный, а вольняшка. Не помилование – помиловка? Не жениться, а поджениться.

– Ну… жаргон такой. Лагерный. Смесь уголовного сленга, фени с мужицким языком.

Притулов, мы его часто звали Притула, усмехнулся:

– Неправильно. Не поэтому. На зоне все поддельное. Второго сорта. Мамка она потому, что не настоящая мать. Через два года, после кормления сиськой, у нее отберут ребенка. И больше она его, вполне вероятно, не увидит. А новую, лагерную, жену завтра погонят по этапу, вот и конец любви. И вашей совместной жизни. Поэтому не женился, а подженился.

Он задумался.

Потом я узнал, что Захар полюбил Зину Семину, с женского лагпункта – соседний портал тоннеля. Тяжело ее ревновал. К Зине многие лагерные кавалеры, которых обзывали нехорошим словом, вторая часть которого … страдатели, приставали. Как из начальства, так и придурки. Табельщики и прочая шушера. Говорили, что майор Савёнков предлагал Зине должность нормировщицы в итээровском бараке. О! Верх лагерного счастья, итээровский барак. Мечта любой женщины на зоне. Сидеть в тепле, перебирать бумажки, а не тянуть тяжелую тачку с гравием. Питаться в одной столовой с инженерами. Спать в постели с чистыми простынями. Не совсем белыми, но зато не на нарах, когда ночью волосья примерзают к вагонке.

Зина отказалась. Она любила Захара.

При редких, как теплые дни нашей весны, встречах Захар заглядывал ей в глаза:

– Скажи, у тебя с Филином ничего не было?!

Интенданта зэки звали Филином.

За немигающие желтые глазки-фонарики. Ну и за фамилию, конечно.

Мы с Притулой спорили о мадам Бовари.

О «Милом друге» тоже бакланили.

– Получается, что любовь всегда расчетлива? – размышлял Захар. – Как у женщин, так и у мужчин.

– А какой расчет Зинаиде любить тебя?

Захар расправлял плечи:

– Ну как? Я орденоносец! На фаланге первый человек. Почти вор в законе! Если что, то всегда прикрою!

– Так у Филина, наверное, побольше власти, чем у тебя. Вот он-то и есть настоящий вор. В Бамлаговском законе. Она же не пошла в каптерку к Филину?

Захар смотрел на свои огромные, узловатые пальцы. Словно в насмешку, они у бетонщика покрыты розовой, как у младенца, кожей. Зина лечила экзему Захара смесью йода и солидола. Он сам мне показывал результаты лечения.

– Ну да… Выходит, она меня любит.

Притулов был одним из самых авторитетных в нашем лагпункте людей. После каптерщика Гринько, конечно. Сначала он перевел меня со скальной проходки на лесосеку. Мы давали кубики. И корчевали пни. Мы просили вальщиков об одном: пилить елки повыше. Высокий пень легче корчевать. Какие-то выжигали кострами. Лица у всех корчевщиков были черными от сажи. А на какие-то накидывали канаты и раскачивали в разные стороны. Бригадир командовал: «Раз-два-взяли! Сама пойдет! Подернет, подернет!» Мы отвечали хором: «И перднет!»

У деревьев, растущих в зоне вечной мерзлоты, корневища расположены неглубоко. Но зато они толстые и разлапистые. Вывернешь из земли и видишь, что корни похожи на клубок змей.

Мы были Лаокоонами ургальской тайги.

Тамара Михайловна Сабунина, наш преподаватель по древнегреческой литературе, могла бы гордиться мной. Я совершенно точно помнил, что во время Троянской войны Лаокоон предупреждал сограждан: не вводите Троянского коня в город. Аполлон послал двух змей, которые переплыли море и задушили жреца-прорицателя вместе с сыновьями.

Их звали Антифант и Фибрей.

Борьба с корневищами-змеями пригнула меня к земле. Я стал плевать на снег красным. Захар пошептался с начальством, и меня назначили сначала уборщиком в их барак, а потом возчиком. Загрузил телегу досками или швырком и не спеша покандыбал из промзоны. Продукты тоже возил в опечатанной будке. Лекарства какие-то в больничку на сопке, грязные простыни в стирку, бушлаты штопаные.

К тому времени я почти доходил.

Притулов увидел меня после вечерней поверки и заметил:

– Ну ты и страходонище, Писатель! В разобранном виде. Надо как-то подкормиться!