Историческая неизбежность? Ключевые события русской революции

В первый год после прихода к власти большевиков заявления центральной власти содержали намеки на хоть какую-то возможность мирного разрешения противоречий: опубликованная в 1905 г. статья Ленина «Социализм и массы» давала понять, что в прямую конфронтацию с массами вступать нецелесообразно. Как было написано в 1919 г. в передовице журнала «Революция и церковь», «несмотря на наглую контрреволюционную позицию церкви в целом, советское правительство считает необходимым оставаться на оборонительных позициях по крайней мере в том, что касается веры. Полноценные политические репрессии падут на приверженцев церкви только в том случае, если они занимаются контрреволюционной деятельностью»{309}.

Неудивительно, что заявления такого рода часто рассматриваются историками церкви как простое лицемерие. Тем не менее в первые месяцы и даже годы после опубликования декрета от 20 января 1918 г. советские официальные лица все же пытались обеспечить свободу вероисповедания. Так называемые домовые церкви (часовни) в общественных зданиях подлежали автоматическому закрытию после опубликования декрета, так как несомненно представляли собой чуждое место культа в светской организации. Тем не менее зачастую эти часовни продолжали свою работу, будучи переквалифицированы в «приходские церкви». Такой подход приветствовался организациями, ответственными за сохранение наследия, ведь самые важные архитектурные сооружения в больших городах (в сущности, все официальные здания) имели в своей структуре такие домовые церкви. Лишь в конце 1922-го и в 1923 г. началась целенаправленная кампания по закрытию домовых церквей, т. е. она стала следствием декрета от 16 февраля 1922-го, а не создала предпосылки для его разработки. Кроме того, этот декрет стал водоразделом с точки зрения строгого следования букве закона по отношению к «культам». Хотя на бумаге религиозные группы не являлись юридическими субъектами с 20 января 1918 г., на практике к ним зачастую относились как к таковым{310}. Начало новой фазы в отношениях церкви и государства характеризовалось вмешательством последнего даже в самые незначительные аспекты религиозной практики. Законодательство, разработанное для борьбы с контрреволюцией, систематически применялось по отношению к духовенству.

В целом декрет от 16 февраля 1922 г. ознаменовал важные изменения в законодательстве о культах (в то время как репрессии против культов закон не предусматривал){311}. Эти изменения в законах не кажутся частью тщательно разработанного заранее плана. С конца лета и до зимы 1921 г. советские лидеры все решали, принять ли помощь для голодающих от российских религиозных организаций. Декрет от 20 января 1918 г. запрещал таким организациям собирать средства или заниматься политической деятельностью и филантропией – но ведь советское правительство приняло помощь от зарубежных религиозных организаций{312}. Желание получить деньги затмевалось опасениями позволить церкви сыграть в этом деле значимую роль. Восьмого декабря 1921 г. государство и церковь наконец пришли к согласию в вопросе о совместных действиях. Но прошло меньше трех недель, и 27 декабря вышел другой декрет, согласно которому имущество церквей подлежало инвентаризации и делению на три категории: объекты, имеющие музейную ценность, объекты, имеющие ценность в денежном выражении, и бытовые объекты. Наконец, 2 января 1922 г. был принят третий декрет, приказывавший изъять все объекты, имеющие «музейную ценность». Троцкий, координировавший борьбу с голодом, требовал принять меры против церкви и ускорить конфискацию (интересно, что его жена Наталья Седова, отвечавшая за политику правительства в отношении культурного наследия, по-видимому, лоббировала при этом интересы собственного ведомства). Тем не менее очень немногие тогда считали, что церковь частично или в значительной мере финансирует помощь голодающим. Напротив, в январе и феврале 1922 г. пресса вбивала читателям в головы идею о том, что советские граждане обязаны жертвовать свои ценности. Во множестве публиковались истории о членах партии, расставшихся с золотыми украшениями ради помощи общему делу{313}.