Историческая традиция Франции

Исходя из аналогичных посылок, отстаивая плюрализм духовных истоков цивилизации Нового времени, другой историк, творивший одновременно с автором «Проблема неверия в ХVI в.», Рене Пентар сосредоточился на той части духовного спектра, которой пренебрег Февр и которую постарался дискредитировать автор «Цивилизации классической Европы». В своей монографии – «по-прежнему основополагающей»[782], по выражению историка, писавшего уже при Пятой республике – Пентар воссоздал картину «другого» ХVII века. Обратившись к тем, кого называли «либертинами» (вольнодумцами), Пентар подчеркивал, что они представляют интерес именно как оборотная сторона «классического времени, названного “веком святых”».

«ХVI век, – писал Пентар, – унаследовал от Средних веков и обновил компромисс между аристотелизмом и христианством; он своими собственными усилиями осуществил союз античной мудрости и веры». В первой четверти ХVII в. под воздействием Контрреформации этот союз распался. Наступил момент выбора, «и масса искренне выбрала сторону религии»; меньшинство же «обнаружило, что они не могут больше верить». Если верующие еще более укрепились в своей вере, индифферентные оказались на другой стороне[783].

Трагические пертурбации середины ХVI в. явились суровым испытанием для гуманистов, и «религиозное возбуждение» (по слову Делюмо) имело, согласно Пентару, побочные и неблагоприятные последствия собственно для религиозной веры, стимулировав отход от нее в той или иной форме. «Наши войны за религию – вот, что заставляет нас забыть о религии», – размышлял бравый вояка, один из капитанов гугенотов Франсуа де Ла Ну по прозвищу Железная рука (он продолжал сражаться с протезом вместо ампутированной руки). Эмерик Крюсе, французский писатель начала ХVII в., заметил, что религиозные войны, «сделавшись источником всяческих злодейств, безбожия, кощунства, атеизма, ослабили подлинную религиозность вместо того, чтобы усилить ее». А его современник теолог-реформатор Амиро наблюдал формирование во время войн «третьей партии» отдалившихся от религии из-за насилия и зверств, которым предавались обе воющие стороны.

Двоякие последствия для религиозности имели и преследования, которыми ознаменовалось время Людовика ХIII и Ришелье. Подавляя открытое неповиновение, они загоняли религиозный скептицизм вглубь сознания адептов. Репрессий добивались провинциальное дворянство и верхушка третьего сословия. Представители последнего на ассамблее Генеральных штатов (1614) просили короля вернуться к инквизиционным мерам времен Людовика Святого. Формально наказания за вероотступничество никогда не отменялись, но судьи при Генрихе IV не очень усердствовали. Положение изменилось с 1636 и особенно в 1653–1661 гг., когда за богохульство были осуждены 14 человек, из которых половина к смертной казни. Установилась опасная практика толкования ругани (которая при Генрихе IV каралась штрафом) как «покушения на веру и его величество (lèse-majesté divine et humaine)».

Отдельная глава – преследование книгопечатников и книготорговцев, поставившее под вопрос издание и распространение книг и сделавшее саму профессию опасной для жизни. Собственно умножение и ужесточение преследований красноречиво свидетельствовали о нарастании вероотступничества. Упомянутый Ла Ну, соратник Генриха IV, предъявляя счет обеим сторонам, утверждал, что религиозные войны породили «миллион эпикурейцев и либертинов». О «миллионе загубленных душ» рассуждал монах-кордельер Жан Буше. А Марен Мерсенн, член одного из монашеских орденов (Минимы), пламенный борец с вольнодумием (и одновременно математик, астроном, теоретик музыки, друг Гассенди и Декарта), заявлял, что «только Париж наводнен по меньшей мере 50 тысячами атеистов»[784]. Для сравнения с первой половиной ХVI в. – Кальвин, укоряя Маргариту Наваррскую в попустительстве, писал (1545), что число либертинов, «заразивших Францию», доходит до 10 тысяч[785].

Буше уточнял: «Эти эпикурейцы и либертины… пребывают уже на краю атеизма». Они все обсуждают: «почему Бог дал миру законы?», «почему запрещено прелюбодеяние?», «почему воплотился Сын Божий?», «зачем нужен пост?». «Таковы остроумцы (beaux esprits) эпохи», – с горечью констатировал монах. «К ним прислушиваются гранды, их принимают с распростертыми объятиями в самых благородных домах» (les plus belles compagnies)»[786].

Католическая реформация частью вызвала открытое возмущение неверующих, породив «пылкий либертинаж». Мерсенн повествовал о сборищах, где смеются над понтификом, а ад и чистилище называют «фальшью (happelourdes)», о некоем Ла Френе, который проповедует молодым торговцам Пале Руаяль о том, что души умерших разделяют участь гниющего тела, называет облатку «кусочком теста» и т. д., о враче из Лиона гугеноте Луи де Сере, который обещает за две сотни экю пойти к мессе, за четыре обратиться в иудаизм, за шесть «стать турком», а за тысячу «отказаться от своего места в раю»[787].