При дворах все облеклись в траур. Австрийский император, узнав о смерти Александра, своего верного союзника, воскликнул в порыве чувствительности, делавшей честь как ему, так и тому, кого он оплакивал: «Я потерял лучшего своего друга!» Трогательное и красноречивое слово в устах государя[24]. В Париже при русском посольстве в это время готовились праздновать день рождения государя, которому отныне принадлежали лишь посмертные почести.
Я не стану описывать своих чувств при получении этой скорбной вести: одна религия может успокоить и смягчить подобные горести. Я узнала о роковом событии неожиданно из письма, присланного мне из Парижа в деревню, где я находилась. Как только я мельком пробежала его, у меня вырвался горестный крик. Граф Ш***, очень удивлённый, спросил, что со мной. Я с рыданиями сообщила ему весть, восклицая, что этого быть не может. Граф Ш*** бросился к газете, которую он еще не открывал, и вернулся со слезами на глазах: мы не могли более сомневаться в нашем несчастье. Даже мой сын почувствовал его. Граф Ш***, положив руку на его голову, сказал в присутствии нескольких лиц: «Бедное дитя, он еще не знает все, что он потерял». Мой Александр, печально подняв головку, сказал: «Я потерял своего крёстного отца!»
Каждый день получались подтверждения горестной вести, притом со зловещими подробностями, наполнявшими душу негодованием и возмущением. Общепринятое мнение, что эта прекрасная жизнь прервалась лишь десницей Провидения, – впервые влило утешение в моё сердце. Тем не менее, хотя вокруг меня постоянно раздавались роковые слова: «Император Александр умер в Таганроге», хотя я много раз видела эти слова на письме, и они неотступно преследовали моё воображение и днём и ночью. Несмотря на всё это, моё сердце, моё воображение, – всё во мне отказывалось поверить очевидности, и я постоянно видела Александра перед собой таким, как я узрела его в последний раз, во всей его привлекательности и изумительной доброте.
Вместо того, чтобы отбрасывать от себя столь печальные подробности, встречавшиеся в газетах, я жадно их искала. Я черпала утешения в этом всемирном трауре, в раздирательных и так прекрасно выраженных сожалениях, находивших отклик в моем сердце.
Мне отрадно было видеть, что печал моя разделяется даже обитателями той Шампаньи, в которую Александр вступил победителем. Вплоть до бедного виноградаря в окрестностях Эперней или Вертю, никого не было, кто бы не воскликнул, узнав о смерти Александра: «Ах! Какое несчастье, он спас Францию!» Крестьянка сказала мне однажды: «Увы! Он был столь же добр, как и красив!»
Как красноречивы были эти непроизвольные сожаления, не вызванные ни принудительными внушениями, ни подкупом! Снискал ли какой-либо другой государь более прекрасную надгробную хвалу! Россия и Польша огласились долгими стенаниями и облеклись в траур. Горе тем, кто не нёс его в своём сердце! Вечный позор тем, кто посмел изменить данной Александру присяге!
Но отбросим эти мрачные мысли и взглянем лучше на тех, кто, унаследовав добродетели и власть Александра, представили собой единственный в мире пример. Мир видал братьев, с оружием в руках оспаривавших друг у друга кровавое наследие отца, но в благородной борьбе между Константином и Николаем проявилось лишь бескорыстие, высота души, великодушие. Эти два великодушных великих князя, еще удручённые горем, уступали друг другу великую империю. Известно, что княгиня Ловиц, считая себя препятствием для исполнения ее августейшим супругом высокого своего призвания, – бросилась к ногам Константина, умоляя его забыть о ее существовании и выполнить своё назначение, приняв принадлежавшую ему по праву рождения корону. Но Константин в своём решении руководился своей любовью к ней и словом, данным почитаемому и любимому брату. Несмотря на своё великодушное сопротивление, Николай вступил на опустевший трон, на котором его мудрости предстояло восторжествовать над столь ужасными событиями. Бог поддержал его среди испытаний. Он и впредь поддержит его.
Если император Александр заслужил наименование
Я попыталась в этом скромном очерке изобразить Александра таким, как он рисуется в его собственных деяниях и словах.
Я сочту себя удовлетворённой, если те, кто имел счастье знать его, быть к нему близкими, кто любил его и был ему предан, – если они узнают в этом изображении некоторые черты великого и прекрасного его оригинала, достойного иного, более талантливого пера!