Исторические портреты

Вклад генерала от инфантерии М.А. Милорадовича в победу русского оружия в Отечественной войне 1812 года был оценен, вне всякого сомнения, высоко. И вполне заслуженно, по достоинствам. Наградой полководцу стали алмазные знаки к ордену Александра Невского, а также ордена Святого Владимира 1-й степени и Святого Георгия 2-й степени.

Военный орден 2-й степени был, как тогда говорили, «чистой» полководческой наградой. В высочайшем рескрипте от 2 декабря 1813 года (конечно, запоздалом, что, впрочем, относилось ко многим награждениям за «грозу 12-го года») говорилось о боевых заслугах Михаила Андреевича немногословно, но более чем выразительно:

«За участие в Отечественной войне против французов».

За начальствование авангардом Главной русской армии Михаил Андреевич удостоился высокого награждения не только по воле всероссийского самодержца. К слову говоря, Александр I уже давно благоволил к нему. Относительно другого пожалования литовский военный губернатор А.М. Римский-Корсаков писал в частном письме из Вильно:

«…Только одна бодрость, победы и национальный дух оживляют физиономии спавших с лица и весьма похудевших офицеров и солдат. Светлейший (князь генерал-фельдмаршал М.И. Голенищев-Кутузов. – А.Ш.) превыше всех превозносим ими.

За ним Милорадович, коему графиня Орлова-Чесменская прислала меч, богато осыпанный бриллиантами, который подарен был ее отцу от Императрицы Екатерины II. Ему, сверх 2-го Георгия, дан 1-й Владимира…»

Этот поступок патриотично настроенной графини Анны Алексеевны Орловой-Чесменской, дочери одного из «екатерининских орлов» генерал-аншефа А.Г. Орлова-Чесменского, номинально командовавшего флотом России в морском сражении при Чесме, в котором истребленным оказался флот турецкого султана, был широко известен не только в Отечестве, но и в Европе. Но не одна графиня Орлова-Чесменская славила русского полководца Михаила Андреевича Милорадовича.

В 1812 году большую известность в российском обществе получили слова французской писательницы-эмигрантки баронессы Анны Луизы Жармен Гольштейн де Сталь, высказанные в письме супруге русского главнокомандующего Екатерине Ильиничне. Баронесса де Сталь писала княгине Голенищевой-Кутузовой из шведской столицы Стокгольма:

«…Боже мой, как завидую я Вам, я не знаю судьбы более прекрасной, чем быть женою великого человека!

Будьте так добры сказать генералу Милорадовичу, что я готовлю ему лавровый венок, как достойному сподвижнику своего полководца. Тысячу приветствий».

…Участник Отечественной войны поэт Ф.Н. Глинка в тех событиях 1812 года мог часто наблюдать генерала Милорадовича во многих случаях: на поле боя и на привале, во главе полковой колонны и в окружении подчиненных ему офицеров. Глинка и оставил потомкам в своих мемуарах словесный портрет Михаила Андреевича, донес до нас его живой образ:

«Вот он на прекрасной, прыгающей лошади, сидит свободно и весело. Лошадь оседлана богато: чапрак залит золотом, украшен орденскими звездами. Он сам одет щегольски, в блестящем генеральском мундире; на шее кресты (и сколько крестов!), на груди звезды, на эфесе шпаги горит крупный алмаз. Но дороже всех алмазов слова, вырезанные на этой достопамятной шпаге. На ней написано: «Спасителю Бухареста!» Благодарный народ поднес этот трофей победителю при Обилейшти…»

«Средний рост, ширина в плечах, грудь высокая, холмистая, черты лица, обличающие происхождение сербское: вот приметы генерала приятной наружности, тогда еще в средних летах. Довольно большой сербский нос не портил лица его продолговато-округлого, веселого, открытого. Русые волосы легко оттеняли чело, слегка прочеркнутое морщинами. Очерк голубых глаз был продолговатый, что придавало им особенную приятность. Улыбка скрашивала губы узкие, даже поджатые. У иных это означало скупость, в нем могло означать какую-то внутреннюю силу, потому что щедрость его доходила до расточительности…»

«Высокий султан волновался на высокой шляпе. Он, казалось, оделся на званый пир!.. Бодрый, говорливый (таков он всегда бывал в сражении), он разъезжал на поле смерти, как в своем домашнем парке: заставлял лошадь делать лансады, спокойно набивал себе трубку, еще спокойнее раскуривал ее и дружески разговаривал с солдатами: «Стой, ребята, не шевелись! Дерись, где стоишь!.. Я далеко уезжал назад: нет приюта, нет спасения! Везде долетают ядра, везде бьет! В этом сражении трусу нет места!»

Солдаты любовались такими выходками и бодрым видом генерала, которого знали еще с Итальянских походов. «Тут все в беспорядке!» – говорили ему, указывая на разбитые колонны. «Бог мой! (его привычное слово), я люблю это: порядок в беспорядке!» – повторял он протяжно, как будто нараспев…»

«Пули сшибали султан с его шляпы, ранили и били под ним лошадей; он не смущался: переменял лошадей, закуривал трубку, поправлял свои кресты и обвивал около шеи амарантовую шаль, которой концы живописно развевались по воздуху. Французы называли его русским Баярдом; у нас за удальство, немного щеголеватое, сравнивали его с французским Мюратом. И он не уступал в храбрости обоим!