Исторические портреты

Дьяку Ивану Тимофееву вторит неизвестный автор «Повести о победах Московского государства»: «...Дьявол внушил некоторым государевым боярам злой совет, начал возбуждать в них вражду, вложил в них злобную зависть, видя, что он мудрый, и многознающий, и разумный, и сильный, храбрый и мужественный, сияющий в чести и славе, и всеми почитаемый и прославленный. Они же, умышленники, долго удобного случая искали, и, обманув лестью, со многими, хитростями принесли и поставили перед ним яд смертельный. Он же, лукавства не ведая, испробовал питье, и вскоре овладела им злая и смертная лютая мука. Врачи многие приходили к нему, и не смогли ему никакой помощи оказать. Была же кончина его 29 апреля...»

Не вызывает сомнений виновность Шуйских в смерти Михаила и у псковского летописца: «Княгиня Дмитриева Шуйского, Малютина дочь Скуратова, прииде к нему с лестью, нося чашу мёду с отравою. Он же, не чая в ней злого совета по сродству, взял чашу, испил её. В том часе начало его сердце терзать, взяли его свои и принесоша в дом...»

Народное отношение к смерти Михаила Скопина-Шуйского не допускает двойственных толкований. При первых же известиях о трагических событиях «чёрные люди» бросились громить дом князя Дмитрия Ивановича Шуйского, и только царские войска сумели предотвратить расправу. В народных песнях подробно повествуется об обстоятельствах смерти героя и о вине Шуйских:

У нас в каменной Москве
У князя было Воротынского,
Было пирование великое
Крестили дитя княжеское.
Кумом был князь Михайло Скопин,
Князь Михайло Скопин сын Васильевич,
А кумою была дочь Скуратова.
Много тут было князей-бояр,
Князей-бояр, гостей званых.
Они ели, пили, прохлаждалися.
Напивалися гости допьяна,
Выходили на красен крылец,
И учали они хвастатися:
Сильный хвастается силою,
Богатый богачеством.
Один скажет: «У меня много чиста серебра».
Другой скажет: «У меня больше красна золота».
Князь Михаил Скопин, сын Васильевич,
Он и не пил зелена вина.
Не пригубливал пива крепкого,
Только пил одни меды сладкие.
А и с мёду князь захмелел,
Во хмелю он похваляться стал:
«Да и штой-й-то больно, братцы, вы расхвастались!
Полно, есть ли вам чем хвастать-то?
А уж я ли могу похвалитися:
Я очистил царство Московское,
Я вывел веру поганскую.
Я стал за веру христианскую.
И за то мне, князю, слава до веку»,
И то слово куме не полюбилося,
То слово крестовой не показалося,
В та поры она дело сделала:
Наливала чашу зелена вина.
Подсыпала в чару зелья лютого,
Подносила чару куму крестовому.
А князь от вина отказывался.
Он сам не пил, а куму почтил:
Думал князь, она выпила,
А она в рукав вылила.
Брала же она стакан мёду сладкого^
Подсыпала в стакан зелья лютого,
Подносила куму крестовому;
От мёду князь не отказывается,
Выпивает стакан мёду сладкого.
Как его тут резвы ноженьки подломилися,
Его белые рученьки опустилися,
Как уж брали его слуги верные,
Подхватили под белы руки,
Увозили князя к себе домой.
Как встречала его матушка:
«Дитя ты моё, чадо милое!
Сколько ты по пирам не езжал,
А таков ещё пьяный не бывал».
«Ой ты гой еси, матушка моя родимая,
Сколько я по пирам не езжал,
А таков ещё пьян не бывал:
Съела меня кума крестовая,
Дочь Малюты Скуратова…

Сказители народных песен говорят и о горе горожан, и о тайной радости князей и бояр: