Исторические силуэты

Незадолго до рождения Льва родители перебрались и юг Украины, где Давид Бронштейн купил у полковник Яновского более 100 дес. земли и взял в аренду еще более 200 дес. (эти цифры приводит сам Троцкий в автобиографической книге «Моя жизнь»)^{499}. После того как 1882 г. правительство Александра III ограничило права лиц иудейского вероисповедания на приобретение недвижимой, в том числе и земельной, собственности Д. Бронштейн стал заключать с соседними помещиками крупные арендные сделки на землю, причем счет шел уже на многие сотни десятин. Хозяйство специализировалось на производстве зерна. В урожайные годы в разгар полевой страды у Бронштейна-отца работали сотни батраков. Немалый доход приносили также сад, мельница и ремонтная мастерская. В доме не было бездельников и маленький Лев, едва научившись читать, писать и считать, стал помогать отцу в бухгалтерских расчетах. Давид Бронштейн встретил 1917 г. весьма зажиточным человеком (умер он в 1922 г. под Москвой, куда перебрался, чтобы быть поближе к сыну, после начала гражданской войны; его жена умерла еще в 1910 г.).

Щедрое южное солнце, напоенный запахами степных трав, пьянящий воздух, бескрайние просторы поле певучая украинская речь — такой запомнилась Троцкому атмосфера его детства. Учиться он начал с шести лет в соседней немецко-еврейской колонии, где жил его дядя. Там он познакомился и с еврейским языком (в доме отца говорили на смеси русского и украинского), который так никогда и не стал для него родным. Наоборот, по-русски Троцкий и говорил и писал грамотно, а его почерк, особенно в молодые годы, отличался четкостью и даже красотой. В 1888 г. девятилетий Лев покинул родную деревню и поступил в лютеранское реальное училище святого Павла в Одессе, где учились дети состоятельных родителей многих национальностей.

Шумный портовый город с его неповторимым колоритом, многоязыкой толпой и даже со своим, особым юмором произвел на сельского дикаря, каким, в сущности говоря, был Лев Бронштейн к моменту его появления и доме М. Ф. Шпенцера, родственника по материнской линии, впоследствии издателя и владельца собственной типографии, поистине неизгладимое впечатление. Характерно, что, попав через 15 лет в Париж, Троцкий то ли и шутку, то ли всерьез скажет: «Похоже на Одессу, но Одесса лучше»^{500}. Трудно сказать, чего здесь было больше — естественного для молодого человека стремления к оригинальности суждений, недостатка культуры или одесского патриотизма, но зафиксированный мемуаристом факт остается фактом.

Учился Лев отлично, поскольку его всегда выручала блестящая память и, видимо, унаследованная у отца логичность мышления, был очень самолюбив, во всем стремился быть первым. В доме Шпенцера — человека умеренно либеральных взглядов — юный Бронштейн постепенно приобщался к более высокой городской культуре, знакомился с русской классической литературой. В период пребывания в реальном училище был у Льва Бронштейна и серьезный конфликт с начальством. Он вступился за несправедливо обиженного преподавателем товарища и на несколько дней был исключен из училища. Однако все закончилось для юного бунтаря благополучно.

Наблюдая за ранними успехами сына, Давид Бронштейн уже мысленно видел его инженером или ученым, но судьбе угодно было распорядиться иначе. Для поступления в университет требовалось закончить семь классов реального училища, а в училище святого Павла их было только шесть. Поэтому Лев заканчивал среднее образование уже в Николаеве — основанном при Потемкине городе моряков и корабелов, где было в то время уже около 10 тыс. рабочих. И здесь случилось непредвиденное: недавний блестящий ученик забросил занятия, сблизился с группой радикально настроенной учащейся молодежи и местной интеллигенции и стал завсегдатаем необычного молодежного клуба, в который превратился старинный сад, арендовавшийся чехом Францем Швиговским. 1896 год оказался для Льва переломным: он отказался от планов поступления в Одесский университет, поссорился с отцом, стал критически относиться к окружающей действительности. Темпераментный молодой реалист, вырвавшийся из-под опеки родителей и дяди Мони (Шпенцера), с увлечением декламировал наизусть Некрасова, восхищался едким сарказмом Салтыкова-Щедрина, то и дело повторял афоризмы Козьмы Пруткова^{501}.