Исторические силуэты

Я не буду уже следить за жизнью Аракчеева в царствование Николая I. В сущности, это была уже не жизнь, а унылое прозябание всеми презираемого и ненавистного старика, утратившего со смертью Александра всякую точку опоры для какого бы то ни было значения. Вначале он пытался было заявлять какие-то притязания на признание за ним прежнего исключительного положения. Это были жалкие попытки, тотчас разбивавшиеся о суровую действительность. Один эпизод окончательно уронил его в глазах нового императора. Аракчеев был уличен во лжи: оказалось, что он, вопреки обещанию, данному им Николаю Павловичу, издал за границей письма к нему покойного государя. В конце концов Аракчееву пришлось дойти до унизительного признания во лжи и выдать печатные экземпляры названных писем.

После этого эпизода позиция Аракчеева уже вполне определилась: он был конченым человеком. Характерным образчиком тех чувств, которые он возбуждал к себе со стороны окружающих, может служить хотя бы следующее письмо Закревского к Волконскому, написанное вскоре после кончины Александра: «Если бы вы знали, сколь несносно теперь его (Аракчеева) существование в глазах соотечественников. Мне пишут из Петербурга, что единогласно почти его ненавидят и, как чудовища, пугаются. Он сам теперь раскрыл гнусный свой характер тем, что когда постыдная история с ним случилась, то он забыл совесть и долг отечеству, бросил все и удалился в нору к своим пресмыкающимся тварям, а теперь, когда лишился своего благодетеля, имел столько духу, что выполз из западни и принялся за дела. После столь гнусного поступка не трудно угадать, какие низкие чувства у сего выродка ехидны»[641].

Здесь мы расстанемся с Аракчеевым. Печальный закат его жизни не представляет общеисторического интереса.

* * *

Мне думается, что факты, изложенные выше, устраняют чувство недоумения, которое испытывали многие из тех, кто задумывался над характером отношений, связывавших Александра и Аракчеева. Недоумение это порождалось, главным образом, склонностью многих принимать за чистую монету те восхищения личностью Аракчеева, которые Александр щедро рассыпал в своих к нему письмах. Являлся недоуменный вопрос: как мог Александру нравиться такой человек, как Аракчеев? Теперь мы знаем, что отношения этих двух людей строились на иных основаниях. Александр не был пленником аракчеевского очарования. Он был лишь тем расчетливым хозяином, который считает не лишним держать у своих покоев на цепи злого сторожевого пса.

И все же невозможно объяснить себе столько продолжительной совместной близости между двумя людьми без того, чтобы в их натурах не было никакой точки соприкосновения. И такая точка была. Я вижу ее в том, что и Александр, и Аракчеев по отношению друг к другу все время являлись актерами, одинаково искусно выполняющими принятую на себя роль. В этом заключалось внутреннее сродство их натур. Александр ласкал Аракчеева, считая его в душе «мерзавцем» и даже высказываясь в этом смысле в минуты невольной откровенности с окружающими людьми. Аракчеев всеми доступными для него способами афишировал безграничную преданность Александру и в то же время оказался способным махнуть рукой на донос Шервуда в такой момент, когда над головой Александра скоплялись действительные опасности. В 1812 г. Аракчеев сказал: «Что мне до отечества, был бы лишь в безопасности государь». Во имя полной искренности он мог бы перефразировать это достопамятное изречение и сказать: «Что мне до государя, были бы только для меня самого обеспечены его великие и богатые милости».

Такова именно и была основная сущность политической философии человека, который первый на Руси назвал себя «истинно русским дворянином».